- Дина, девочка моя, в чем дело?  - голос тихий и будто мягкий, но темные глаза смотрят цепко. Безжалостно.

- Ни в чем.

Так я тебе и поверил. Детка, я ворочал большими деньгами, когда ты ходила в памперс по-большому.

- Ты не любишь меня больше, Дина? – большой палец  мужской руки очерчивает девичьи скулу, губы, подборок. – Я тебе неприятен? Слишком стар для тебя?

- Ну что ты!

Отлично. Чувство вины еще срабатывает, на нем и будем держаться.

- Я лысый, мне пятьдесят три, тело мое не выдерживает никакого сравнение с телами молодых двадцатилетних жеребцов…

- Перестань! Как ты можешь такое говорить! – а вот это искренне, без вранья. И славно.

- Тогда что? – снова прижимая к себе, по-хозяйски, плотно. – Почему ты избегаешь меня?

- Я не избегаю…

- Вот и отлично.

В спине что-то болезненно стрельнуло. Но он проигнорировал. И патетически донес девушку по лестнице в спальню на второй этаж. Девочки в двадцать любят романтические жесты.

***

Что в таких случаях советовали в викторианскую эпоху? Закрой глаза и думай об Англии? А если ты не британская подданная?  А, скажем, гражданин Российской Федерации с корнями, уходящими в Веймарскую республику? И им тоже об Англии думать?

Теперь, после нескольких разговоров с Аллой Максимовной, Дина отчетливо осознала, что  в такие моменты ее настигало раздвоение личности.

 Одна ее часть была с Игорем. Под ним. Получала удовольствие – пусть на уровне одной физиологии, но все же. Игорь с физиологией был на «ты», и белых пятен для него там не было. Дина была обречена удовольствие. Как вскрытая лягушка, которую бьют гальваническим током в определенные места -  и лягушачьи лапки дрыгаются.

А другая часть глядела на это все словно бы со стороны. Или даже, возможно, - сверху. И ей, этой части, было и противно, и больно, и гадко до омерзения, и грустно до слез. Но слез не было. В процессе  - никогда. Потом – всегда.

Вот и сейчас – о чем думать, когда мужские губы скользят по животу к развилке раздвинутых бедер? Игорь знает, что делать, и тело отреагирует неизбежно, как реагирует уже не один год. А что делать голове? Думать об Англии? О Германии? О России? Да о чем угодно.  В конце концов, в эту сессию  - экзамен по истории. Можно вспоминать даты правления и основные события  правления Доброй Бесс. Этим можно занять голову.

А сердце… Сердце занять нечем. И некем. Все, что ему дорого  - на Новодевичьем.  

Под прикосновениями умелых мужских губ девичье тело вздрагивает. Он считает это удовольствием. У нее перед глазами  - распотрошенная лягушка. Даже позы похожи.

- Дина, девочка моя… - хрипло и нависая над ней.  – Какая же ты сладенькая…

Как же это пошло…

Он берет ее резко и грубо. Но ее всхлип – не от этого.

Он замирает.

- Что, опять?

Да, опять. Это гадкое слово, которое она старается не произносить даже вслух. Игорю оно тоже не нравится. Они предпочитают это называть обтекаемо: «проблема».

Разрыдаться бы сейчас. Чтобы он вышел из нее. Чтобы прекратились эти боль и унижение. Но Дина этого не делает. Не сегодня - так завтра. Не завтра, так послезавтра. Она обречена на это. Это ее плата – только она не понимает пока, за что. Но надо платить. И платить исправно.

- Ничего, - едва слышно. – Я потреплю.

В конце концов, ему пятьдесят три. И он уже не делает это долго. С каждым годом все быстрее. И все меньше времени на ее мучения.

Лежать. Прикусить губу. Смотреть в потолок. Слушать шумное сопение. И думать об Англии. О дочери Генриха Восьмого. Королева-девственница. Вот она молодец – смогла. А Дина…

Поморщиться от громкого стона на ухо. Пережить благодарный поцелуй в щеку. Облегченно вздохнуть, когда  мужчина слезет с нее.  Отвернуться лицам к стене  и  незаметно вытереть слезы о подушку.