— Ты что творишь, Венера? — рычит он.

— Хочу обнять подругу и ее сына, — цежу в ответ, мгновенно заводясь.

— А о себе ты подумала? Так же можно переломаться.

Он утрирует и изображает заботливого мужа. Вот только муж у меня теперь другой. До сих пор не приду в себя от мысли, что я сбежала от супруга.

— Какая тебе разница? — интересуюсь. Разницы вообще уже никакой — кортеж авто уже остановился. — Переломаюсь я или нет.

— Разница есть. Мертвой ты Саре не поможешь.

Имя моей девочки как выстрел в самое сердце.

— Ты жесток, — говорю я.

— Может быть. Если это единственный способ до тебя достучаться.

Я ничего не отвечаю, все-таки выхожу под дождь, наконец-то обнимаю Чарли и крошку Анхеля. Который уже совсем не крошка. Парень вырос, ему уже четыре месяца. Но именно в этот момент, при виде чудесного, со светлыми кудряшками и упрямым выражением личика, Анхеля плотина в моей душе рушится.

И обняв его, я начинаю рыдать.

Со стороны это, наверное, жутко, потому что Чарли широко распахивает глаза, она начинает в панике суетиться.

— Что… Венера? Прости! Мне не надо было выносить Анхеля, но я с ним почти не расстаюсь. Доминик, забери его, пожалуйста!

От этого я плачу еще сильнее.

— Не надо, — прошу я. Как же неловко получилось, еще и напугала всех, в том числе Анхеля. Правда, его младенческий рев прекращается тут же, стоило ему перекочевать на руки отца. Но Чарли уже обнимет меня и буквально тащит в особняк.

— Все хорошо, милая. Все хорошо. Ты дома.

Дом. Какое желанное слово, но все, абсолютно все вокруг делает все, чтобы я почувствовала себя именно так. Дома. Чарли окружает меня заботой со свойственным ей рвением. У нее собственный малыш, но сейчас я чувствую себя маленькой девочкой в объятиях любимой матери, готовой порвать любого, кто причинит мне вред или боль. Она оттесняет Рамона, а может, он оттесняется сам, я не знаю, и ведет меня в гостевую спальню, где я могу наконец-то выплакаться. В ее объятиях, в тепле, в уюте.

Я плачу и плачу, будто во мне несколько грозовых туч с водой, но слезы спустя время заканчиваются, на моих щеках остаются лишь их следы, а на языке чувствуется привкус соли.

— Прости, что развела тут сырость.

— Ерунда, Ви, — Чарли хлопает меня по плечу, — я привыкла к плачущим вервольфам.

Я представляю, как стая по расписанию приходит поплакаться в жилетку первой волчице, и у меня округляются глаза.

— Я про Анхеля, — смеется подруга. — Если тебя это утешит, он плачет в разы громче, на весь лес слышно.

— Как много я пропустила, — говорю с сожалением.

— Да ладно, у нас было скучно. Уверена, что тебе есть, что рассказать.

— Да уж, мне было нескучно.

— Знаю, Ви, — она ободряюще сжимает мою руку. — Зато ты была в гуще событий и жила свою жизнь.

— В смысле, свою? — хмурюсь я.

Чарли теряется, но деваться ей некуда, уже сказала «А».

— Собственную, — объясняет она. — Мне казалось, что, когда ты жила здесь, в Крайтоне, то будто бы наблюдала за нами, но боялась жить сама. А теперь все изменилось.

Подруга нервно смеется и поднимает руки:

— Я не говорю, что то, что случилось — хорошо, Владыка упаси! Но, наверное, было и хорошее.

— Да, — соглашаюсь я. — Я родила дочь. У меня была дочь.

— Венера, у тебя есть дочь, — напоминает Чарли, глядя на меня с искренним беспокойством и участием, но я отмахиваюсь от ее слов:

— Можно мне отдохнуть?

— Да, конечно.

Чарли уходит, оставляя меня в любимой гостевой комнате, в которой я оставалась раньше, когда нужно было задержаться в Морийских лесах или рано начать работать. Нежно-лиловые обои, мебель из светлого дерева, мягкое покрывало на постели, кушетка у изножья, на которой мы с подругой и сидели. На мне больничная одежда, еще было мужское пальто, но его я потеряла где-то по пути в спальню, а может, кто-то стянул его с моих плеч, пока я боролась со слезами. Неважно.