Отец вернулся быстро, супруга подхватила наши вещи, поманила меня за собой. Я тащился позади, наблюдая, как шагает она с ровной спиной, статная, ладная. Не анорексичка пустоголовая – настоящая русская женщина.
В бане Даша, глядя мне в глаза, молча сняла платье, оставшись в длинной рубахе, подошла, обвила руками мою шею:
– Егорушка, не люба я тебе?
– Что ты, милая, – погладил я её по волосам, голос мигом осип.
– Чего же сторонишься меня, как чужой?
– После болезни ещё не оправился, – попытался отовраться я.
Даша сняла рубаху, раздела меня, провела ладонями по моим плечам, прильнула всем телом. И разом весь стыд пропал, только запах её кожи, волос, нежные губы, что покрывали моё лицо поцелуями. Не чужая она мне вовсе…
«Парились» долго, потом мыли друг друга, тихонько беседуя о насущном, уставшие и счастливые. Дарья пропарила каждую мышцу, ловко орудуя веником. Точно заново рождённый вышел я из бани.
Ночью стоило мне заснуть, перед глазами встала наша улица…
И сон странный, слишком реальный. Я чувствовал запах гари, слышал крики где-то позади себя. Над домом стоял чёрный смоляной столб пожарища. Шагнул в калитку. По двору метались переполошённые куры, в сарае мычала от страха корова, чуя огонь, ржала, билась лошадь в загоне. Из окон избы вырывались языки пламени, пожар гудел, насыщая свою утробу, облизывая стены, сжирая мебель, трещавшую в огне.
А среди двора лежала беременная Даша, неловко раскинув руки. Всё тело было присыпано пылью и сажей. На ветру трепыхался конец платка, что сполз с шёлковых волос. Под женой растекалась страшным спрутом кровавая лужа, тёмные полосы свернулись в пыли, став бурыми от грязи. Из-за угла виднелся упавший на землю отец, висок его был разбит, кровь залила ухо и шею, ветер трепал седую бороду, цеплялся своими невесомыми пальцами за волосы.
Огонь подобрался к стоявшей у дома старой урючине, цветущие лепестки подрагивали от жара, обугливаясь, вот уже занялись мелкие ветки.
Я закричал… и проснулся от собственного ора.
– Что ты, Егорушка? – подскочила встревоженная Дарья.
Вот она, живая. Я прижал её к груди, где судорожно билось сердце от пережитого ужаса:
– Спи, родная. Кошмар приснился. Напугал тебя?
– Погоди, – Даша слезла с кровати, – воды тебе подам. Попей холодной и дурного сна будто не бывало, мало ли что привидится?
Скоро она уже посапывала на моём плече, а я лежал, глядя в тёмный потолок. Слишком реальным был сон. Страшным. По телу до сих пор бегали мурашки.
А если это не просто кошмар? Если не зря меня забросило сюда? Должен же быть в этом какой-то смысл? Может, потому и показали мне будущее, чтобы сумел уберечь свою семью? До утра мне так и не удалось сомкнуть глаз.
Глава 4
А утром за мной приехали из дальнего села, стоило нам только подняться, как в ворота затарабанили.
– Кого там принесло? – нахмурился отец. – Ни свет ни заря, лезут в дом.
Он вышел на крыльцо, цыкнул на брехавшего кобеля и открыл ворота, минут через пять в дом вошёл низкий мужичонка, снял шапку, смял её в руках.
– Егор-ака, поехали с нами, – поклонился он, завидев меня, – без воды мы остались.
– Что случилось? – в голове панически заметались мысли. Что делать? Хоть и помню я, как тот прежний Егор отыскивал и чистил колодцы, сам-то ни разу этим не занимался! А дело это непростое, тут чутьё нужно и немалое. Я бы даже сказал дар.
– Ой, – покачал головой степняк, – совсем вода плохая, грязная, пить нельзя. Поехали, пожалуйста. Мясом заплатим тебе.
Мясо – это хорошо, в хозяйстве у нас его вдосталь не было. Можно, конечно, и двух ещё коровок завести, и козочек, баранов, только налоги за каждую скотину платить надо, что многим не по карману. Жили ведь натуральным хозяйством. Рожь и ячмень сдавали государству. Здесь не так бушевала продразвёрстка. Часть урожая приходилось продавать властям за рубли. Остальное, если не всё выгребли, разрешалось менять, но только на продукты. Однако в иные года заставляли сдавать даже овощи, выращенные на зиму, объявляя эту часть “излишками”.