Лаврентьев запихивает палку от швабры под дверь и начинает гасить Соколовского по ногам – нормально так, от души, потому что через пару секунд из-за двери раздаётся отборный мат.

– Кому там жить надоело?!

Ещё пара мгновений, и дверь открывается, и я вижу помятую рожу Макса.

– Соколовский, ты петушара! – накидывается на него Тоха. – Из-за тебя домой не уехать, бессовестная твоя морда!

– Ну, я чё, виноват? Там тепло и тихо, меня и вырубило, видимо, – чешет тот в затылке.

Охренеть не встать! Да это ж компромат века получается – Макс на толчке заснул!

Теперь знаю, как его заткнуть можно, если что.

Достаю телефон и делаю парочку чуть смазанных фоток, на что Соколовский хмурится.

– Это ещё зачем?

– На добрую и вечную, – угарает Егор. – Если вдруг забудешь, мы напомним.

– Да кто вам поверит-то? У меня такая репутация, что я могу делать, что в голову взбредёт, и ничего мне за это не будет.

– Может, уже свалим отсюда? – со смешком спрашивает Димон. – А то Лаврентьев сейчас тоже в сортире отрубится.

– Щас я тебя вырублю, остряк хренов! – накидывается на него Тоха. – Но спать, вообще-то, и впрямь хочется...

Я чувствую, что алкоголь всё ещё неслабо меня держит, так что осталось не так уж много времени, прежде чем я тоже перестану соображать, поэтому киваю и шатко топаю в сторону выхода. Народу в банкетном зале почему-то стало в три раза больше, так что разглядеть в этом бедламе отца я не смог, да и не очень-то хотелось. Егор как самый трезвый – что не факт – уселся за руль, а мы с Максом в салон буквально ввалились; Тоха с Димоном никак не могли решить, кто из них лучше стоит на ногах, но в итоге за руль своей машины сел-таки Лаврентьев, и мы снова разъехались в разные стороны. Корсаков втопил педаль газа в пол, и мир за окнами превратился в одно сплошное размытое пятно. Будь я трезвым, я бы обматерил брата за то, что он едет на такой скорости, будучи абсолютно бухим, но сейчас мне было плевать, даже если мы куда-то врежемся: заспиртованные мозги требовали адреналина.

Не помню, как заехали в нужный двор и как поднимались в квартиру; знаю только, что спать я рухнул прямо в пороге, даже не сняв костюм. Макс с Егором всё ещё что-то обсуждали, когда я отрубился, уткнувшись носом в ковёр с толстым ворсом.

Мои глаза открылись около половины второго дня, когда солнце забралось вглубь квартиры и засветило мне прямо в лицо. На кухне уже кто-то гремел посудой, так что я поднялся, поморщившись оттого, что болели все кости после сна на полу, и потащился в душ, чтобы смыть с себя зловоние прошедшей ночи. Парни уже наполовину опустошили холодильник к тому времени, как я привёл себя в порядок; в универ ехать было бессмысленно, но я снова вспомнил о Фиалке, подумав о нём. Едва я открыл рот, чтобы поговорить с парнями на эту тему – раньше я с недотрогами дел не имел – как мой телефон разорвался громкой трелью. К счастью звонил не отец, а растерянная мать, которая попросила помочь ей собрать покосившийся шкаф, если я уже освободился. Парни слышали наш разговор и без вопросов предложили свою помощь, что заставило меня проникнуться к ним ещё большим уважением. Через час мы втроём стояли во дворе дома моей матери, предварительно затарившись продуктами, а пока поднимались по лестнице и шли по коридору, их глаза становились всё круглее, пока перед нужной дверью Егор не присвистнул от шока.

– Сочувствую твоей маме, чувак.

У Макса же наоборот лицо было хмурым, а взгляд – отсутствующим, будто он думал о чём-то своём или не мог чего-то понять.