‒ Пообещай мне… ‒ юноша хотел услышать еще хотя бы одно доказательство того, что Сиэл немного пришел в себя и был готов убегать оттуда со всех ног.

‒ Иди, Сэм, ‒ молодой человек смотал провода и достал из чемодана ножницы и хирургические нитки. ‒ Я обработаю раны Лиама, чтобы… выглядело все получше, ‒ отозвался он на вопросительный взгляд племянника. ‒ Никто и не узнает, что произошло этой ночью.

Когда Сэмюэль ушел, Сиэл долго и старательно вытирал бинтами, принесенными с собой в чемодане, темно-бордовую кровь с лица и шеи Лиама, распорол ножевое ранение на его животе, собрал оттуда, на сколько это было возможно, темно-коричневый гной, от которого уже в скором времени были бы неотличимы сами органы, и постепенно, стежок за стежком, кое как сшил Морриса заново.

Кожа прямо под его пальцами превращалась в перетертую серую пыль, и, только углубляясь иголкой в распадающиеся ткани, Эдварду удалось хотя бы на некоторое время придать им чуть более аккуратный вид.

Одежда Лиама в некоторых местах начинала подсыхать, покрываясь корками из трупной жидкости.

‒ Я не этого хотел, ‒ прошептал молодой человек, оглядев покойника. ‒ Я не… Я виноват перед тобой, ‒ он осторожно взял ледяную руку друга в свою, и по лицу Сиэла снова покатились слезы. ‒ Прости меня. Но все закончилось, Лиам. Мы простимся с тобой сегодня, и больше я тебя не потревожу. Мне моя наука не помогла… Она ни на что не способна… Я просто смешон и бессилен… ‒ поддавшись порыву гнева и прохрипев что-то нечленораздельное, Эдвард одним движением руки сбросил все свои хирургические инструменты и пустые склянки с маленького стола, стоявшего по левую сторону от стола с Моррисом, которые со звоном попадали на пол. ‒ Я столько времени потратил на изучение медицины и в итоге не могу даже помочь тебе! Зачем это все, если я не способен повлиять хоть на что-нибудь?

Пустой, заброшенный особняк снова ответил молодому человеку только тишиной. Он остановился посреди комнаты, еще раз глянул на покойника, и начал собирать разбросанные собой же вещи. Один из скальпелей вылетел далеко в коридор, и Сиэлу пришлось пройти до самой гостиной в поисках инструмента.

Уходя, Сэм не запер входные двери, которые теперь впускали в дом промозглый осенний ветер, редкие пожелтевшие листья и брызги дождя. Несколько свечей, оставленные там Эдвардом, погасли, сделав гостиную еще более мрачной и холодной. Свежий воздух и всполохи молний словно предлагали молодому человеку выйти, наконец, из затхлого особняка и вдохнуть полной грудью. Он небрежно свалил свои инструменты на стоящий в углу стол и, толкнув тяжелую дверь, шагнул в бушующую бурю. На Сиэла тут же обрушился ливень, приятно холодящий его кожу.

Эдвард спустился с крыльца, возле которого по-прежнему стояла запряженная повозка Сэма с печальной и уже промокшей Эстер, которая недоуменно покосилась на измученного молодого человека, и, пройдя немного вперед, остановился, запрокинув голову и раскинув руки в разные стороны. Ему хотелось умыться и смыть с себя болезненные воспоминания.

Молодой человек закрыл глаза, поневоле постепенно осознавая все события этого вечера. Ему стало не по себе от мысли, что сейчас Сэмюэль идет где-то по темноте. Просыпающийся рассудок и, что самое страшное, совесть, больно укололи его ‒ идти до дома Паркера было достаточно долго. Сиэлу оставалось только надеяться, что с мальчиком все в порядке. Он уже хотел броситься к повозке и нагнать племянника, но перед глазами предстал образ растерзанного Лиама на дубовом столе, которого нужно было вернуть обратно, на кладбище. Эдвард глухо закричал, закрыв руками, пахнущими кровью, мокрое от дождя лицо. Он глубоко вдохнул, пытаясь слиться с этой грозой, и в этот момент услышал долгий, протяжный скрип у себя за спиной.