«Автобиографические заметки» могут восприниматься как ироническое дополнение к массе уже написанных и произнесенных Борхесом слов, ко множеству иных его текстов. Эта ироническая точка зрения необходимым образом корректирует, например, серьезность иносказания, – уже возникшую, например, финальную фразу «Параболы о Сервантесе и Дон Кихоте» (1955), вошедшей в сборник «Создатель» / «Делатель» (El Hacedor, 1960): «…литература начинается мифом и заканчивается им [en el principio de la literatura está el mito, y asimismo en el fin]» (ХЛБ: II, 177; JLB: 1, 799). Иронический пафос оказывается принципиальным и в процессе необходимого снятия претенциозности и помпезности с идеи классики, в «Автобиографических заметках» изначально сопутствующей имени Сервантеса и его книге62. Однако ни ирония, ни самоирония все же не могут до конца снять драматизм жизненного контекста создания «Пьера Менара, автора “Дон Кихота”», хотя, может быть, должны способствовать погружению в пути и смыслы опосредования жизненно-реального и текстуального.

К проблеме классики мы еще вернемся, а сейчас попробуем остановиться на бесконечно интерпретируемом тексте фикции-вымысла, полуэссе-полурассказа «Пьер Менар, автор “Дон Кихота”». Текст этот был, как известно, создан в тот период жизни Борхеса, когда он работал в филиале буэнос-айресской городской библиотеки Мигеля Кане. Время службы в библиотеке Борхес описывал как «девять глубоко несчастных лет» (ХЛБ: III, 546) и как время погружения в смерть: в 1938 г. умер отец писателя, затем с самим Борхесом произошел «несчастный случай», приведший его к тяжелой болезни, к заражению крови, к потере дара речи, к целому месяцу, проведенному без сознания, «между жизнью и смертью». «Пьер Менар, автор “Дон Кихота”» (согласно «Автобиографическим заметкам») возник в самом начале выздоровления Борхеса. И, соответственно, в решающий момент оформления (возникновения? рождения? выбора?) парадоксальной фикциональной фигуры, – тщательно измышленного повествующего голоса Борхеса.

Как все, наверное, помнят, «дерзновенный замысел» Пьера Менара «состоял в том, чтобы создать несколько страниц, которые бы совпадали – слово в слово и строка в строку – с написанным Мигелем де Сервантесом» (ХЛБ: I, 317). Как, помнят, наверное, многие, пояснения Борхеса-повествователя к воплощению «дерзновенного замысла» накрепко вписали имя аргентинского писателя в список основоположников постмодернизма63. Постмодернистское (деконструктивистское, постструктуралистское) прочтение этого полуэссе-полурассказа (как правило) основывалось и основывается на отчетливой заинтересованности в развитии вполне отчетливо поданной в тексте Борхеса «мифологики» повторов и различий, «мифологики» анахронизмов и нелинейностей. В этом контексте на долгое время были преданы забвению смыслы конкретных глав «Дон Кихота», над которыми работал Пьер Менар. А если эти главы и рассматривались, то подчас вне динамики развития собственно сервантесовского контекста творчества Борхеса, хотя и в плотной соотнесенности с самыми разнообразными ключевыми темами (мотивами, мифологемами) художественной философии Борхеса. И совсем редкими до последнего времени были (хотя бы опосредованные) отсылки к биографическому контексту64. Меж тем, до определенной степени (с естественным пониманием множественности опосредующих уровней) обращение Борхеса к Сервантесу в 1939 г. может рассматриваться как иносказательное напоминание о странной дополнительности возвращающегося из смерти в жизнь человека и намеренно самоумаляющегося, самоуничтожающегося, деперсонифицируемого «субъекта письма», а выбранные Менаром (для Менара?) главы «Дон Кихота» могут рассматриваться как символы особого пограничья встречи (и одновременно расставания) Борхеса в его проблемной человечности со своим «другим» – метаморфным Борхесом-повествователем.