Ветер лениво перебирал листву, создавая многоголосицу звуков. Солнце почти скрылось за кронами деревьев, и стала чувствоваться прохлада последних августовских дней. Близилась ночь с её редкими криками птиц и еле слышимым писком летучих мышей. Старые железнодорожные пути здесь были всегда. Они шли из ниоткуда и упирались в никуда – петляя и теряясь в гуще почерневшего леса.

Она была здесь одна. Не считая меня, разумеется.

– Тима, мне так хорошо с тобой, – тихо шептала она, уткнувшись в моё плечо. – Просто хорошо… Ты понимаешь?

Где-то раздался собачий лай. И далёкий гудок. Под ногами поскрипывал гравий. Чувствовалась лёгкая усталость. Мы прошли немалый путь, чтобы прийти к этому месту.

– Я уже успела забыть. Тут так тихо.

– Юля.

– Что, Тима?

– Помнишь, как мы прогуляли школу? Тогда, в 8 классе? Мы же сюда прибежали… Спрятались ото всех…

Она ещё сильнее прижалась ко мне.

– Конечно, помню. Нас не могли найти весь день. Мама просто сошла с ума! Помнишь, как она подняла всю милицию? Заставила полгорода нас искать!

– Ещё бы! Весь горисполком на ушах был. У моих родителей потом проблемы были. На работе.

В наступившей тишине было слышно, как она гулко ступает по гравию.

– Она называла нас «доморощенными Ромео и Джульеттой». Она в нас не верила, Тима, – Юля всхлипнула. – Да что уж там! Она до сих пор не верит.

Я кашлянул. Она внимательно посмотрела на моё лицо. Становилось всё холоднее. Молодой месяц почти не давал света, и она не могла ничего разглядеть. И уж точно она не видела то, что растёт внутри меня.

Это началось несколько месяцев назад. Поначалу, я чувствовал нечто инородное, абсолютно чуждое моему нутру. Оно, словно семечко, укоренилось внутри и стало расти. Оно ширилось и ширилось, не оставляя места ни для чего другого. Оно пускало побеги в мои ноги и руки, прорастая сквозь пальцы, пробивая ногти. Оно поселилось везде: в каждом зубе, в каждой волоске. И этого стало мало. Я чувствовал, как оно распирает моё тело, грозя вырваться, разорвать меня на части.

Я не могу дать этому имя. Одно я знаю наверняка – в нём нет человеческого. Более того, оно противоположно всей человеческой природе.

– А ты знаешь, что выросло у меня внутри? – спрашиваю её.

Чувствую, как напряглось её тело.

– Не понимаю. Что?

– Что выросло у меня внутри? – я повторяю вопрос.

Она останавливается. Я ощущаю её взгляд, шепчу:

– Я ведь уже зверь. Показать, что у меня внутри?

– Тима, не надо… Ты что? Ты…

Она не успевает договорить, потому что я толкаю её на рельсы. Она вскрикивает и пытается отползти.

– Тима, Тима, Тима! – сдавленно причитает она. – Не надо! Тима! Нет!

Я бью её в живот с разбега. Она снова падает на рельсы. Я бью её ещё раз, затем ещё раз, чувствуя, как под ботинком ломаются её кости. Она больше не причитает. Глухо стонет от боли. Я беру её за ноги и сдвигаю ослабшее тело так, чтобы голова легла ровно на шпалу.

Порыв ветра спугивает гигантскую птицу. Она пролетает надо мной и тут же теряется в почерневшем воздухе.

Я сажусь на её живот, обхватываю ладонями её голову. Она пытается сопротивляться, но руки её не слушают. Я приподнимаю её голову и обрушиваю на шпалу. Глухой звук. Глаза закатываются. Я снова приподнимаю её голову и обрушиваю на шпалу. Глухой звук. Из носа и рта змейками вытекает кровь. Я совершаю удар в третий раз и слышу влажный звук. Левый глаз, дёргаясь, закрылся. А правый – мутно уставился на молодой месяц.

Всё кончено.

Внутри пульсирует это нечеловеческое. Оно довольно. Я чувствую, будто оно готово вырваться из меня и заполнить всё – от горизонта до горизонта. Я смеюсь. Я счастлив.