Его самообладания хватило всего на полминуты.

Дверь хлопнула, словно контрольный в голову. Свет зажигать мы не стали. К чему? Жадные поцелуи. Сорванное дыхание. Торопливые, неловкие в темноте попытки избавить друг друга от ненужной одежды.

Я содрала с Рэддока удавку галстука и принялась трясущимися пальцами расстегивать жилет. Рэддок нащупал застежку платья, дернул нетерпеливо раз, другой. Короткий «вжик» и шелк сполз с меня, словно со змеи – старая кожа.

Рэддок прерывисто вздохнул, прижался губами там, где кончики волос щекотали шею. И этот контраст – горячие губы и холодный воздух из приоткрытого окна – окончательно свел меня с ума. Кружевная комбинация спланировала на пол, как сорванное со шпиля знамя моей добродетели. Следом полетел жилет Рэддока (последнюю пуговицу я выдрала с мясом), затем рубашка.

Я запустила пальцы в его встрепанную шевелюру и прикрыла глаза, позволяя ему опустить меня на диванчик… И чуть не взвилась до потолка, ощутив под собой вовсе не мягкий плюш сиденья и даже не колючую шерсть пледа.

Рэддок уперся рукой в стену и встревоженно заглянул мне в лицо.

– Что? Лили, что такое? Я сделал вам больно?

– Нет, – отмахнулась я, второй рукой щупая то, на чем я, собственно, лежу. – Тут что-то… – и закончила убито: – кто-то.

Растопыренная пятерня – волосатая и холодная как лед – не позволяла в этом усомниться.

– Что? – не понял Рэддок, потирая лоб.

Обычно он соображает быстрей.

Я кое-как села и попросила:

– Включите свет, Эндрю.

Он молча повиновался. Щелкнул выключатель, вспыхнул слишком яркий свет. Я заслонила рукой лицо, второй инстинктивно прикрывая грудь, опустила взгляд… и выругалась с чувством.

Труп привольно развалился на диванчике, как будто прилег отдохнуть после сытного обеда. Смуглое от природы круглое лицо кажется зеленовато-бледным. Темные, как маслины, глаза вытаращены. Рот под пышными напомаженными усами приоткрыт. Ладонь с толстыми пальцами, унизанными массивными кольцами, прижата к груди в тщетной надежде заткнуть кровавую рану.

Ниже пояса тело причудливо декорировано набросанным тряпьем: вызывающе роскошной ночной сорочкой Мари; моим вечерним платьем, расшитым стеклярусом; мужским пиджаком. С плеча на манер эполет свисают шелковые дамские чулки.

– Ну и разгром! – вырвалось у меня, когда я обозрела распотрошенные несессеры и сумки, кучей сваленные в дальнем углу.

Рэддок окинул беспорядок острым взглядом. Зажмурился и сжал переносицу, очевидно, втайне надеясь, что труп растворится в сумерках или окажется всего лишь муляжом, предметом чьей-то дурной шутки. Увы, мертвец по-прежнему таращился в потолок, холоден и недвижим, а я восседала у него на коленях.

Я бы охотно его воскресила – с тем, чтобы прикончить повторно. Такой вечер испоганил!

– Так. – Проронил Рэддок и с силой растер лицо руками. – Следует поставить в известность власти. – Он покосился на мою обнаженную грудь, не без усилия отвел взгляд и попросил глухо: – Вам лучше встать, Лили. Не будем нарушать картину преступления еще больше.

– Резонно, – признала я, кое-как сползая с трупа. – Для столь интимной позы мы недостаточно знакомы, и вообще, я предпочитаю живых. – Я критически оглядела мертвеца. – С нашим счастьем, пожалуй, не стоит рассчитывать, что он наложил на себя руки?

Рэддок покачал головой. Осторожно, стараясь ничего не касаться, склонился над телом. Отчего-то нахмурился.

– Ранение пулевое, а револьвера поблизости не видно.

– Логично, – пробормотала я и помассировала виски. – Вряд ли труп ухитрился выбросить оружие в окошко. Простите, Эндрю, что-то я туго соображаю.