Книга была прекрасна. Деревянные дощечки обложки были обернуты красным шелком, приятным на ощупь, чей цвет рождал у Луминицы массу различных ассоциаций: от пылающего в ночи и зовущего заблудших путников костра до застенчиво рдеющей от жгучих ласк солнца черешни. Луминица с наслаждением прижималась щекой к обложке и гладила ее дрожащей от предвкушенья ладонью. Потом она открывала страницы, пахнущие чернилами, и пыталась вникнуть в текст.

В книге было мало картинок, но все они были сделаны с поразительным мастерством. Художник вложил немало труда, стараясь дотошно передать пышные одеяния знатных дам и их замысловатые головные уборы. Кавалеры на картинках были все сплошь на конях и смело размахивали оружием, нацелив его на невидимых врагов. Эти картинки были как бы намеком, прелюдией, ключом к шкатулке с драгоценностями: пыльным и опасным дорогам, стыдливо горящим щекам, кокетливо просунутой сквозь перила балкона ножке и пока невозможным, но уже отчетливо угадываемым словам признания. Луминице так хотелось окунуться в омут дразнящей ее тайны! Но авангард из нацеленных пик незнакомых глаголов и из облаченных в доспехи чужеродных флексий существительных вставал на пути к райскому плоду.

Возможно, это было еще одной причиной того, что уроки нового языка продвигались быстро. И в этом случае тоже Луминица обнаружила присущий ей талант к языкам, превосходную память и страсть к знаниям. Возвращаясь к полюбившейся ей книге, девочка вновь и вновь вчитывалась в таинственные истории, радуясь тому, что завеса приоткрывается и истина, сбрасывая с себя уродующие ее тряпки непонимания, все больше и больше обнажает прекрасное мраморное тело.

Девочка даже придумала новую стратегию получения запретных знаний. На уроках Луминица время от времени с невинным видом подбрасывала отцу Виорелу неясные ей слова и выражения, каждый раз с замиранием ожидая, что именно они окажутся той скверной и клоакой, которой пугал ее добрый учитель. И пару раз ей казалось, что она была недалека от разоблачения. Но все обходилось. С удивлением спросив, откуда она взяла то или иное слово и предложение, отец Виорел тем не менее простодушно удовлетворялся хитрыми объяснениями корыстной ученицы и был вынужден дать требуемые объяснения. До смысла некоторых слов Луминица доходила сама, найдя похожие в родном языке, а другие были понятны из контекста.

Еще задолго до того момента, когда потерявшая всяческое терпение Кателуца потребовала в ультимативной форме прекратить транжирить деньги на педагога и распрощаться с отцом Виорелом, волшебный фолиант стал для Луминицы и в прямом, и в переносном смысле открытой книгой.

В книге были разные истории, смешные и грустные, но каждая из них была для Луминицы еще одной благоухающей поляной райского сада, но не того, где в невинности сосуществуют огнегривые львы и кареглазые лани, а того, где из-за увешанного порочными плодами дерева слышится искушающий шепот и глумливый смех. Рассказывалось ли в книге о похождениях лукавых священников, которые надували наивных прихожан, выдавая гусиное перо за перо из крыла архангела Гавриила, повествовалось ли там о разбитых сердцах разлученных влюбленных, описывались ли там похождения сообразительных кавалеров, которые всеми правдами и неправдами пытались сорвать плод любви, Луминица наслаждалась ими одинаково и в полной мере, а потом втайне от родителей пересказывала братьям и сестре.

Восторг Марку и Йонуца был очевиден, а Виорика, завидуя в глубине души способностям сестры, тоже не могла отказать себе в удовольствии услышать в тысячный раз какую-нибудь куртуазную или, напротив, пикантную историю.