Лена не думала о Николае. Она избегала этого имени, старалась не касаться даже его отголосков, но воспоминания – это не мысли, которые можно отодвинуть. Они жили в запахах, в звуках, в случайных отблесках света. И порой, когда что—то касалось нужного нерва, они всплывали, как тонущие обломки, долго державшиеся на поверхности, но наконец отдавшие себя течению.

Когда она вошла в ванную, воздух был влажным, тёплым, тяжёлым. Лена включила свет, но его блеклые отблески только усугубили ощущение чего—то размывшегося, нереального. Она сделала шаг вперёд, коснулась запотевшего зеркала, провела по нему ладонью, убирая пелену пара. Отражение проступило медленно – и в этот миг что—то дрогнуло в глубине сознания.

Она посмотрела в зеркало и увидела отражение, которое казалось ей чужим. Там была не она сегодняшняя, а та, что существовала прежде – доверчивая, уязвимая, ещё не знавшая, что её ждёт. Лена всматривалась в свои глаза, и в их глубине плескались отголоски страха, пережитого тогда, в тот день, когда всё изменилось. Она не просто вспоминала – прошлое оживало в ней, пробуждая ощущение беспомощности, которое она так долго старалась заглушить.

Мгновение – и перед ней встала другая картина, та, что давно казалась стёршейся, но на самом деле лишь пряталась в тенях памяти.

Тот парк, залитый мягким светом заката, в котором влажная от росы трава расстилалась под ногами, а деревья отбрасывали длинные, зыбкие тени, расходившиеся по земле причудливыми узорами. Полупустые дорожки вились среди густых насаждений, унося вглубь зелёного лабиринта, наполненного запахами разогретого за день асфальта, случайных чужих духов и томящегося в воздухе аромата лета, когда день ещё тёплый, но уже чувствуется приближение ночной прохлады.

Он шёл рядом, говорил, показывал Москву, смеялся над чем—то, и Лена пыталась улыбаться в ответ, но внутри уже что—то сжималось. Интуиция? Или просто инерция – ведь она всегда чувствовала, что в этом мире она не субъект, а объект, и её жизнь зависит от чужих решений.

Они свернули с центральной аллеи, и в какой—то момент шаги его изменились – стали резче, увереннее, будто он больше не видел смысла в притворстве. В этот миг Лена почувствовала, как что—то внутри неё сжалось, и догадка, едва оформленная, стала уверенностью – что—то идёт не так.

Она ощутила, как его рука грубо схватила её за локоть, резко дёрнула в сторону, выводя с дорожки, уводя туда, где было темнее, где никто не мог их увидеть. Плотная тень деревьев сомкнулась над ними, а в следующее мгновение её ноги соскользнули, и она упала, ударившись ладонями о влажную землю.

Она пыталась удержаться, но он уже наклонился, схватил её запястья, крепко сжал, не позволяя вырваться. Его хватка была уверенной, лишённой колебаний, такой, какой бывают руки человека, который давно принял решение.

Слышалось лишь его дыхание – низкое, тяжёлое, напоённое нетерпением. В этот миг страх захлестнул её целиком, заполнив лёгкие, кожу, кровь. Её собственное дыхание стало неровным, учащённым, но не от усталости, а от осознания – это неизбежно.

Мир сжался до одного мгновения, до секунды, растянувшейся в бесконечность. Густая темнота окружила её, забрала воздух, превратила пространство вокруг в ловушку. Она открыла рот, но звук так и не сорвался с губ.

Она не закричала, хотя каждая клетка её тела требовала выплеснуть наружу страх, боль и отчаяние. В груди сжалось что—то плотное, неразрешимое, не находящее выхода, словно звук, застрявший в глотке, оставленный там родительскими предостережениями, страхами, убеждениями. Её губы дрогнули, но остались сомкнутыми, потому что в этот момент внутри неё уже звучали слова матери – холодные, безжалостные, высеченные в памяти так, что их невозможно было игнорировать.