Она ждала его взгляда с нетерпением.

И когда он смотрел на неё с тем же удовлетворением, что в тот вечер, когда она сама наполнила его бокал, внутри разливалось тепло, непонятное, но отчётливое.

Она не позволяла себе задумываться о том, почему испытывает это чувство, не позволяла себе искать объяснений.

Девушка просто училась, принимая правила этой игры, которая уже перестала казаться ей чужой.

Лена сидела напротив него, ощущая, как воздух в комнате становился плотнее, тяжелее, будто пропитанный невысказанными словами, ожиданием, напряжённым и тягучим, как застывшая смола. Леонид смотрел на неё – внимательно, спокойно, с тем ленивым интересом, который всегда предшествовал проверке. Он не говорил ничего, но в его молчании уже был приказ.

Она безошибочно понимала, чего он хочет, улавливая его намерения без единого слова, ведь молчание красноречивее любых приказов.

Лена чувствовала это кожей, дыханием, мельчайшими изменениями в его позе, выражении лица. Он не делал ни одного движения, не намекал жестами, не ускорял ход событий, но всё в его взгляде говорило: ты знаешь, что делать.

Она понимала это без слов, ощущая в воздухе его ожидание. Если она первой проявит инициативу, он останется доволен, а значит, сегодня всё пройдёт без осложнений.

Она чувствовала, как внутри всё переворачивается, как в теле зарождается мерзкая, липкая дрожь, но эта дрожь была другой – не от страха, а от того, что сознание уже прокладывало путь, искало выход, выбирало наименьшую боль.

Если он получит то, чего хочет, всё останется таким, каким стало в последние дни. Леонид будет доволен. Он улыбнётся, и не станет испытывать её дальше.

Девушка осознала, что сопротивление бесполезно, что всё уже предрешено, и ей оставалось только принять неизбежное.

Лена глубоко вдохнула, подавляя всё внутри себя, и, сжав пальцы, заставила себя подняться. Каждый шаг давался с трудом, словно она пробиралась сквозь вязкую, невидимую преграду, которая сопротивлялась каждому её движению.

Она подошла к нему, села рядом, не касаясь, но ощущая его присутствие рядом с собой. Всё происходило так, как он задумал: без слов, без объяснений, без принуждения. Она делала это сама.

Лена принимала, что для него этого уже было достаточно: одного лишь приближения, одного жеста, одного безмолвного признания её подчинённости.

Девушка не позволяла себе думать о том, что делает. Просто протянула руку, осторожно, как человек, приближающийся к огню, не желая обжечься, но зная, что отступать нельзя.

Она осторожно, с почти невидимым колебанием, провела кончиками пальцев по его запястью, ощущая тепло его кожи и улавливая еле заметное биение пульса. Леонид не отдёрнул руку, не изменил выражение лица, а лишь позволил ей прикоснуться, словно подтверждая, что это было неизбежным.

Только уголки губ чуть приподнялись, и в этом движении было всё: ты наконец поняла, как это работает.

Леонид улыбался ей с лёгким одобрением, без резкости, без холодности. Как учитель, который терпеливо ждал, когда ученик сделает верный вывод.

– Хорошая девочка, – произнёс он негромко, словно запечатывая момент, превращая его в нечто, что уже не подлежит изменению.

Слова звучали как похвала, как утвердительное подтверждение того, что она поступила правильно, что теперь всё идёт так, как должно. Но самым страшным было даже не это, а осознание того, что внутри не возникало ни единой эмоции.

Она ничего не чувствовала, словно внутри неё не осталось даже малейшего отклика.

Страх, который ещё недавно парализовал её, исчез, оставив после себя странную безмятежность. Омерзение, которое должно было пронзить её при одном только прикосновении, растворилось в какой—то отдалённой точке сознания, перестав быть реальным. Даже ужас перед происходящим потерял свою силу, превратившись в далёкий, приглушённый шёпот.