Леонид считал, что подчиняет её, но не понимал, что она впервые не испытывала к нему ничего. Ни страха. Ни ненависти. Ни даже презрения. Только наблюдение, только чистый расчёт.

Он был уверен в своей власти, но, если власть не причиняет боли, значит, кто в этот момент контролирует ситуацию? Лена ощущала, как в груди зарождается что—то новое. Не просто удовлетворение – восторг.

Она переиграла его.

Легла в постель, натянув одеяло на плечи, но не закрыла глаз. Глаза её горели, отражая тёмный свет ночи, пропуская через себя осознание, которое теперь пульсировало в ней как открытая тайна. Сегодня она не боролась.

Она играла. Но игра – это тоже способ управления.

9

В комнате было тихо. Лена сидела в кресле, скрестив ноги и положив руки на подлокотники. Она не делала ничего особенного – просто находилась здесь, присутствовала, ощущая лёгкое давление воздуха, запах чая, оставленного на подставке рядом, ровный звук пера, скользящего по бумаге. Леонид писал что—то за столом, полностью погружённый в свои дела. Её не трогали, не проверяли и не приказывали – лишь молчаливо принимали её существование в этом пространстве, где всё подчинялось его ритму.

Именно поэтому, когда раздался звонок телефона, она даже не сразу среагировала.

Леонид сперва даже не отрывал взгляда от записей, но через мгновение всё же взглянул на экран. Затем, лениво повернув голову в её сторону, протянул трубку, словно предлагая выбор:

– Это твоя мать.

Лена не пошевелилась.

– Будешь отвечать?

Ещё недавно этот вопрос вызвал бы у неё панику. Она бы задумалась, пыталась предугадать, какой ответ правильный, проверила бы его выражение лица, интонацию. Но теперь она просто взяла телефон, поднесла к уху и сказала:

– Да.

На том конце сразу же раздался резкий, требовательный голос, наполненный раздражением:

– Лена! Ты куда пропала? Почему не отвечаешь?

Лена задержала дыхание, прислушиваясь к себе. Будет ли реакция? Внутренний холод, дрожь, страх? Нет. Она спокойно выдохнула, словно проверяя, способна ли ещё чувствовать хоть что—то по отношению к матери, и медленно ответила:

– Я здесь.

– Ты хоть понимаешь, сколько времени прошло? Я не просто так звоню!

Голос у матери резкий, напряжённый. В нём нет волнения, только раздражение. Она говорит быстро, сбивчиво, как человек, который боится, что его не услышат, что придётся повторять, что ситуация выходит из—под контроля.

Дочь слушала, но её это не касалось.

– Лена, мы так не договаривались, – продолжила мать. – Ты там уже больше месяца, а результата нет.

Лена ничего не сказала.

– Ты понимаешь, что я сделала ради тебя? – голос звучал всё напряжённее. – Я вытянула тебя из той ямы, отправила в нормальную жизнь! А ты…

Лена заметила, что Леонид остановил руку над бумагой и теперь лишь слушал.

– Ты должна выйти за Николая, – голос матери стал жёстче, металлическим, словно окончательно убедившись, что имеет право диктовать условия. – Он твой шанс. Ты не можешь просто так жить в доме его отца.

Лена закрыла глаза. Она словно проверяла, заденут ли её эти слова, пробудят ли хоть какие—то эмоции, напомнят ли ей о той, кем она была прежде. Нет.

– Лена, ты вообще слышишь меня?

– Да.

– Тогда скажи что—нибудь!

Она не ответила.

– Ты хотя бы общаешься с Николаем?

– Нет.

– Почему?

Лена открыла глаза, перевела взгляд на стену, не осознавая, сколько секунд прошло в этом разговоре, и равнодушно произнесла:

– Потому что мне всё равно.

На том конце провода наступила тишина.

Лена не двинулась, будто в теле больше не осталось импульса к действию. Внутри что—то окончательно выровнялось, затихло, словно гладь воды после долгого шторма. Она не испытала облегчения, но и тревога больше не скреблась изнутри.