Она ждала. Маленькая проверка. Он ничего не сказал.

Лена не двигалась. Глаза её были опущены, но она видела перед собой свою тарелку, чувствовала запах еды, но не позволяла себе думать об этом. Ей нельзя было сделать ошибку. Тишина затянулась.

Леонид даже не шевелился, но это ожидание давило сильнее, чем его слова.

– Что, Лена? – наконец раздался его голос, ленивый, отстранённый. – Ты что—то хочешь?

Она не подняла взгляда.

– Нет.

Он улыбнулся.

– Точно?

– Точно.

Леонид не ответил сразу. Он медленно поставил чашку, провёл пальцем по ободку.

– Ты ведь понимаешь, что можешь есть, только когда я позволю?

Она кивнула.

– Говори вслух.

– Понимаю.

Леонид выдержал паузу, словно наслаждаясь моментом.

– Хорошая девочка.

Прошла минута, может, больше. Воздух в комнате сгустился. В висках отчётливо стучало её собственное сердце.

– Можешь, – сказал он наконец, лениво, почти рассеянно.

Её пальцы дрогнули, когда она взяла ложку.

– Ты благодарна мне?

Лена сглотнула.

– Да.

– За что?

– За то, что вы позволили мне есть.

Он кивнул, взял чашку, сделал ещё один неспешный глоток.

Первый кусок показался ей безвкусным. Еда не приносила облегчения, не насыщала. Она проглотила, но не почувствовала ничего, кроме тяжести в груди.

Это был не просто завтрак, а подтверждение её положения. Новая граница, которую он провёл сегодня, очередное испытание её покорности. Вся эта сцена – не о завтраке, не о насыщении, а о власти, о тонкой грани между дозволенным и запрещённым. Ещё одна секунда ожидания, ещё одно молчаливое одобрение, ещё один приказ без слов, которому она подчинилась, потому что иначе было невозможно.

Лена сидела неподвижно, чувствуя, как дрожь мелкими толчками прокатывается по телу, будто от переохлаждения. В комнате было тепло, но внутри неё разрастался ледяной сгусток, тяжёлый, неподъёмный. Она знала, что секунды до ответа растягиваются болезненно долго, и всё же не могла заставить себя заговорить.

Её губы разомкнулись, но не произнесли ни звука. Воздух в горле застрял, как плотный ком, не позволяя сказать ни «да», ни «нет».

Леонид наблюдал за ней, лениво, с лёгкой тенью удовлетворения в глазах, как человек, который растягивает удовольствие, смакуя процесс. Он медленно поставил вилку на край тарелки, провёл пальцами по подбородку, будто изучая её черты, а затем без предупреждения плюнул ей в лицо.

Горячая влага ударила в кожу, скатилась по щеке. Лена замерла, но внутри всё сжалось, скрутилось в тугой, невыносимый узел. Всё её существо рвалось стереть это с лица, но она не подняла руки. Она не дрогнула.

– Вот и хорошо, – сказал он с ленивой улыбкой, откидываясь назад, наблюдая, как она сидит с этой невидимой меткой унижения.

Лена чувствовала, как её пальцы сжались в кулаки, ногти больно врезались в ладони, но она не выдала себя. Если он хотел реакции, он не получит её.

Только вот Леонид, казалось, и не рассчитывал на немедленный эффект. Он терпеливо ждал, лениво склонив голову, будто наблюдал за редким зверем, которого приручает.

Она могла бы закрыть глаза, могла бы спрятаться в себя, но внезапно его рука дёрнула её за подбородок, заставляя смотреть в глаза.

– Ты уже почти привыкла, но мне кажется, что ты ещё не до конца поняла.

Его пальцы крепко сжимали её челюсть, подушечки больно впивались в кожу, заставляя открыть рот. Он ввёл в него два пальца, глубже, чем нужно, глубже, чем она могла выдержать.

Лена едва удержалась от рвотного рефлекса, горло судорожно сжалось. Она хотела отстраниться, но он держал её крепко.

– Дыши, – спокойно сказал он.

Она дышала.