— Язык прикуси, идиотка! — огрызнулся я, не на шутку взбесившись.

А чтобы стереть с Варькиного лица самодовольную ухмылку, сжал кулаки и резко шагнул в её сторону. Честное слово, в это мгновение я готов был поступиться собственными принципами и проучить коротышку. Да только звёзды на небе сегодня однозначно сошлись в созвездии великой дули, ибо все было против меня!

— Чего стоим? Кого ждём? — запыхавшись, в приёмную забежала Ирина Викторовна. — Как пакостить, так вы в первых рядах, а как отвечать за свои поступки, так сразу в кусты! Ну ничего, сейчас Владимир Геннадьевич вас научит ценить чужой труд!

Продолжая дышать как паровоз, химичка ринулась к закрытой двери.

— А может, не надо? — в последний момент пропищала за её спиной Скворцова и взволнованно закусила краешек губы.

Наконец-то и до Вари дошло, что за всё в этой жизни нужно было платить.

— Шагай давай, выскочка! – я подтолкнул трусиху вперёд, а сам двинулся следом. — Ща батя пороть нас будет! Этого ваша душа жаждет, да, Ирина Викторовна?

Но химичка не ответила. Постучав для приличия, она, недолго думая, распахнула дверь, и тут же встала на пороге кабинета, как вкопанная.

— Простите, Владимир Геннадьевич, — запинаясь, протянула она по слогам.

— Мама? — дрожащим голоском вскрикнула Варя и тут же прикрыла ладонью рот.

— Да ну вас на фиг! — запустив пятерню в волосы, отчаянно взвыл я.

Худшего сценария и придумать было сложно: раскрасневшийся от стыда батя суетливо заправлял в брюки сорочку, а мать Скворцовой, растрёпанная и помятая, смущённо отводила взгляд и никак не могла справиться с пуговкой на белоснежной блузке.

Отвернувшись к окну, я бездумно наблюдал, как мелькали перед глазами бесконечные вывески магазинов и перекрёстки, мигали светофоры, а пешеходы, как муравьи, куда-то хаотично спешили. Мне было плевать на яркое майское солнце, на мобильник, вибрирующий в руках, на олдовую песню, сочащуюся из динамиков отцовской тачки. Я был потерян, раздавлен, почти убит…

Я никогда не считал себя эгоистом, да и сам много раз подтрунивал над батей, чтобы тот, наконец, выкинул из головы мою мать и вновь попытал счастья. Отец обычно грустно улыбался, намекая, что это не так просто, а потом менял тему разговора. Я его понимал: жизнь с моей матерью изрядно потрепала его, да и меня выжала подчистую. И все же я хотел старику счастья. Теперь же, до боли сжимая кулаки, понимал: не такого, не с ней, не сейчас!

— Поговорим, сын? — глухо предложил отец, тарабаня указательным пальцем по кожаной оплётке руля.

Дорога от школы до нашей пятиэтажки на другом конце города занимала обычно минут сорок, но сегодня я не заметил, как пролетело время. Продолжая глазеть в окно, я сухо покачал головой: говорить с отцом не хотел, не мог, но главное — до чёртиков боялся…

Родители развелись, когда мне было семь. Первый класс, букет гладиолусов, слёзы в глазах — таким я запомнил тот день. Мать, наспех собрав чемоданы, тогда просто ушла. В аэропорту её ждал рейс до Берлина и новый муж, ну а о том, что на своей самой первой школьной линейке её ждал я, она, к сожалению, забыла…

Как же я тогда злился! В мамином побеге долгое время винил отца. Не замечал его любви, его боли и безжалостно хлестал словами по сердцу. Впрочем, я тогда ненавидел весь мир и от души срывал свой гнев на каждом, кто попадался под руку. А попадался, разумеется, отец, да ещё соседка по парте. Слишком бесила меня Варькина улыбка, этот её счастливый блеск в огромных глазищах, но больше всего — дурацкая привычка Скворцовой без умолку хвастаться своей дружной семьёй. Я сгорал от зависти, когда мать встречала её после уроков и провожала домой. На сироп исходил, когда случайно пересекался с мелкой занозой в парке. Одной рукой Варя всегда сжимала ладонь отца, второй – держалась за мать. Она смеялась. Показывала мне язык. Сама того не ведая, разжигала во мне лютую неприязнь!