— Тогда что это сегодня было? — я закрыл глаза и со всей дури треснулся затылком об стену. В памяти вспышками воскресали обрывки увиденного: довольное лицо Скворцовой, взгляд Лехи, затуманенный и тяжелый, два силуэта в ночи — если это не плевок в душу, то что?

— Я тебя не предавал, — все так же твердо отрезал Леший.

— Чё ты заладил, Лех? — взревел я раненым зверем.

Я ждал, что отпустит, станет легче, но ни черта подобного — меня выворачивало наизнанку, а я понять толком не мог отчего.

— Ты мне ответь, почему именно Скворцова? Почему сейчас?

Но Леха лишь покачал головой.

— Только не говори, что повелся на ее дешевые уловки.

— Не скажу, — Камышов схлестнулся со мной взглядом.

— Это ж, Варька, Леший! В джинсах, шортах, да хоть голая — Скворцова она и есть Скворцова! Ее мамаша…

— Да плевать мне на нее, понимаешь? – низким голосом прервал мою агонию Леха.

Я до последнего надеялся, что он отшутится, выдумает какую-нибудь чепуху, замнет это чертово недоразумение. Но в его серых, как дым, глазах плескалось столько боли, что мне стало жутко.

— Я устал, — произнес он тихо. — Знаешь, порой кажется, что я с головой ушел под лед. Бьюсь там, пыжусь из последних сил, с завистью смотрю на вас — на тех, кто сверху. Вы чувствуете, живете, а меня… меня будто и нет…

— Лёх…

— Погоди! — рявкнул Леший. — Ты же хочешь правды? Тогда слушай…

Камышов говорил долго, да только ничего нового я не узнал. Точнее, не так… В его рассказе не было ни слова про Варю, а то, что касалось его отца, я слышал уже миллион раз.

Артур Михайлович, Лёшкин батя, держал в кулаке полгорода. В былые времена с помощью силы и не совсем законных методов, сегодня — завладев львиной долей бизнеса в регионе. Его уважали. Боялись. Влиятельный, почти всемогущий, Камышов-старший хотел и единственного сына видеть таким и не скупился на «воспитание». Вот только Леха уродился в мать, творческую и увлеченную натуру, далекую от мира бизнеса и больших денег. Мало кто знал, но Леший отменно играл на рояле, заслушивался Чайковским и запросто читал Гюго на языке оригинала, правда, никогда не кичился этим. Напротив, он старательно прятал себя настоящего за маской смазливого мерзавца, которому все дозволено и все сходит с рук. Этого требовали от него обстоятельства, этого хотел его отец.

— Леший, — прервал я парня на полуслове. — Это все я уже слышал — давай к делу!

— Лады, — кивнул Камышов. — Про Таню тогда тоже опускаю…

— Ага, — буркнул я в ответ. Про несчастную любовь Лехи я давно был в курсе.

Первое чувство, нежное и немного робкое, постучалось к нему в сердце еще в тринадцать, и, как назло, пустило слишком глубокие корни.

Таня Рябова — наша одноклассница, царевна-лягушка… Вот уж кому, в отличие от Скворцовой, было бесполезно прятать свою красоту за невзрачным бесформенным оверсайзом. Леший влюбился в нее безвозвратно… Но Тане тогда было не до него.

Мы учились в седьмом, когда страшная трагедия обрушилась на ее семью. Родители Рябовой погибли, а само́й Тане пришлось переехать жить к бабке. И все бы ничего, но та была странной: то ли чересчур набожной, то ли вообще сектанткой – неважно, в любом случае ее воспитание отразилось на Тане. Все эти зеленые балахоны, длинные рукава, взгляд в пол — лишь малая часть странностей. Другой бы давно плюнул — с внешностью и возможностями Лешего не проблема охмурить любую — да только Леха уже несколько лет отчаянно бился в закрытую дверь и все без толку. Рябова общалась со всеми, и лишь Камышов оставался для нее невидимкой. Все эти вечеринки, на которые он звал только ее, попытки поговорить, помочь чем-то — все в пустоту…