— Йодид калия добавишь последним, ясно? — Курочкин выхватил из моей руки честно заработанное и, пересчитав деньги, предупредил:

— Всё не высыпай — иначе рванёт!

— Не переживай, Курочкин! — невинно округлив глазки, поспешила успокоить паренька. — У меня всё под контролем!

— И ещё, Варя! — произнёс очкарик, пугливо озираясь. — Мне проблемы с богатырями вашими не нужны! Если что, я ни при чём!

— Разумеется, Курочкин! — хлопнув малолетку по плечу, я развернулась на пятках и стремглав понеслась на урок химии. Нет Добрыни — нет проблем!

Во рту ощущался металлический привкус — так рьяно я кусала губы в ожидании звонка. Всё было готово: пока Ирина Викторовна пропадала в столовой, я аккуратно перелила по учебным склянкам содержимое Васькиных колб и уже раз десять пробежалась взглядом по конспектам, чтобы в нужный момент перетянуть внимание химички на себя и предоставить Митюше возможность единолично опозориться перед одноклассниками. Одно не давало покоя — до звонка оставались считаные мгновения, а Добрынин всё ещё пропадал в столовой.

— Ва-ря! — сквозь пелену волнения я с трудом расслышала собственное имя. — Скворцова, ты живая?

— А? Что? — я обернулась на звук тонкого, но настырного голоса Рябовой.

Таня сидела за мной и имела дурную привычку тыкать мне в спину авторучкой, отчего на блузке часто оставались синеватые разводы, но Рябовой было плевать. Сама она одевалась весьма странно: деловой стиль, а тем более школьную форму Таня наотрез отказывалась воспринимать серьёзно и носила по большей части безразмерные свитшоты болотно-зелёного цвета. Нет, конечно, сама Таня называла этот оттенок приглушённо-изумрудным и считала, что он приносил ей удачу. Я долгое время не понимала, зачем было прятать чумовую фигуру и ноги от ушей за бесформенными балахонами тошнотного цвета. А однажды, когда заметила, как Камышов пожирал нашу Рябову влюблённым взглядом, осознала прописную истину: даже в своём зелёном оверсайзе Таня оставалась Царевной-лягушкой, тогда как я, сколько ни наряжалась, выше Колобка «прыгнуть» не могла!

— Чего ты на меня смотришь, Варя? — проворчала девушка, недовольно сложив губы в тонкую линию. — Ты в окно выгляни!

Но я продолжала сверлить Рябову взглядом: впервые за долгие месяцы Таня натянула на себя белоснежную водолазку и, чёрт побери, забрала длинные чёрные волосы в высокий хвост, а это, к слову, смахивало на дурной знак!

— Что там? — выглядывать в окно стало не на шутку боязно.

— Да вон там, на парковке, видишь? Это не тачка твоей матери?

— Скажешь тоже, Танька! — я отмахнулась от Рябовой, но очки из футляра на всякий случай достала. Правда, сколько ни щурилась, ни вглядывалась, с достоверной точностью определить, чей серебристый «Мустанг» дежурил под окнами школы, я так и не смогла.

— Ну чего? По твою душу? — Рябова снова ткнула меня авторучкой. — Опять отличилась, Варь, да?

— Не знаю. Наверно, просто авто похожие, — пробормотала в ответ, недоумевая, что могло понадобиться матери в школе в этот час: ничего дурного натворить я ещё не успела, а без повода интересоваться моей учёбой мама перестала уже давно — не до того ей было!

После того как пять лет назад, вернувшись из очередной командировки, отец заявил, что уходит из нашей «старой и набившей оскомину» семьи в «новую и любящую», мама слетела с катушек. Не было ни слёз, ни истерик, ни долгой делёжки имущества. Она просто взяла меня в охапку и начала всё с нуля: из обычной швеи стала дизайнером модной одежды, а из серой мышки — настоящей роковой красоткой! Скромное ателье в подвале бабушкиного дома, где поначалу мама пропадала днями и ночами, незаметно переросло в несколько цехов по пошиву одежды, а в свой офис в центре города она отныне добиралась на личном «Мустанге», позабыв, каково это — толкаться ни свет ни заря в переполненном автобусе. Я восхищалась мамой, гордилась ей, пока в какой-то момент не поняла, что с уходом отца потеряла ещё и её. Мы больше не болтали, лёжа в моей кровати, как в детстве. Вместе не ужинали жареной картошкой. Наперебой не болели за участников «Голоса», да и по выходным давно перестали выбираться в парк. В лучшем случае мама звонила мне перед сном сообщить, что задерживается, в худшем — что улетает в Париж на очередной показ…