— А как же его обострённое чувство вины перед сыном? — ухмыльнулся Леший, почесав в затылке.

— Да прошло уже давно, — я хмыкнул, невольно вспоминая о былых плюсах отцовской депрессии: что бы я ни выкинул, учась в среднем звене, батя оправдывал мои шалости недостатком своего внимания и не спешил с наказанием. Жаль, с моим переходом в десятый отцовские поблажки канули в Лету.

— Черт! — сдуру я треснулся башкой о корявый бетон. — И как я раньше не сообразил: отец с прошлого лета сам не свой! Следить за собой начал, одеваться нормально, книги читать, да и мне за любую оплошность мозги научился выедать чайной ложечкой.

— И то правда! — оживился Илюха. — Я ещё на линейке тогда обратил внимание, что костюмчик на Геннадьевиче был не из дешёвых, а ты меня, Добрыня, в баню послал!

— Отец тогда сказал, что премию получил…

— А выходку Скворцовой в конце первой четверти помните? – Лучинин явно вошёл во вкус.

— Это когда она заснувшего на дежурстве трудовика попыталась налысо обрить? — уточнил я. — Такое не забывается!

— Ага, — согласился Илюха. — А теперь скажи мне, что ей за это было?

— Ни-че-го, — пространство ангара мгновенно заполнилось густым смехом Камышова.

— Ты чё? — взглянул на него исподлобья Рыжий.

— Да просто вспомнил, — продолжая сотрясаться от смеха, Лёха шутливо пихнул меня в бок. — Круто ж тогда Варька Петровича уделала!

— Ага! И на меня свалила, идиотка! — сердито буркнул я в ответ и отсел подальше от Камышова.

— Да она только в одном облажалась, что про камеры в подсобке не знала, — пуще прежнего заржал Лёха.

— Леший, ты на чьей стороне вообще? — я нахмурился.

Если б не знал о безнадёжной любви Камышова к Рябовой, то запросто подумал бы, что Варя вскружила ему голову. Хотя о чём это я — в отличие от старшей Скворцовой, младшая была лишь жалкой пародией на роковую красотку.

— Погоди, я не понял, — покачав головой, Илюха запустил пятерню в рыжие волосы. Он тоже почуял неладное! — Лез, ты за Скворцову заступаешься, что ли?

— Да больно надо! — отмахнулся Камышов, по всей вероятности, сообразив, что гогот его пришёлся совсем не к месту. Впрочем, Лёха быстро придумал, как реабилитироваться в наших глазах:

— Я к тому, что уже тогда Варька ни черта не боялась, как знала, что ей ничего не будет!

— Она и сегодня чесала к бате, словно бессмертная! – пшикнул я в подтверждение слов Камышова.

— Выходит, Скворцова давно в теме? — задумчиво почесал репу Лучинин.

— Ага, — усмехнулся я горько. — Один я, как последний тормоз, ни черта не знал… Даже не догадывался…

— Хм, — поглаживая Гая по длинной, сырой и немного вонючей шерсти, отрешённо произнёс Илюха. — А кино-то интересное получается.

— Ну а чё, — потирая ладони, вступился Леший. — Сами подумайте, Варьке такой отчим, как наш Геннадьевич, только на руку: полная свобода действий и никакой ответственности. И если сейчас пустить отношения предков на самотёк, зараза мелкая вконец оборзеет, а под руководством своей мамашки и вовсе тебя, Митяй, со света сживёт!

— Ага, и замаячит перед твоим носом, Добрыня, не светлое богатырское будущее, а незавидная участь Золушки: будешь ты на побегушках у мачехи и в вечном услужении её доченьки.

— Как смешно! — процедил я сквозь зубы.

— С другой стороны, — Лёха едва сдерживался, чтобы по новой не заржать. — Финал сказки все помнят? Принц-красавец, хрустальные туфельки, воздушное платье — не так уж всё и плохо, а Добрыня?

— Да пошли вы, клоуны! — под дружный гогот пацанов я и сам впервые за вечер улыбнулся, а потом поднялся с лавки и подошёл к косому подобию крыльца.