– Это что еще за херня?! – заорал он.

От неожиданности я лишь молча смотрела на него. Они что, сегодня с Кауаи вернулись?

Его взгляд скользнул мимо меня и остановился на подписанных коробках: «Летняя одежда Кейт», «Благотворительность», «Кейт. Разное».

Он скривился от боли, изо всех сил стараясь сдержаться. Дети поднялись следом за ним и остановились у отца за спиной.

С трудом передвигая ноги, я подошла к Джонни и обняла его, ожидая ответных объятий, но не дождалась и отступила. В глазах жгло от слез.

– Я знала, что тебе тяжело…

– Как ты вообще посмела заявиться сюда, копаться в ее вещах и складывать их в коробки, словно мусор какой-то?! – Голос у него задрожал и сорвался. – Это на тебе ее толстовка?

– Я просто помочь хотела…

– Помочь? Загадить кухню пустыми бутылками и коробками из-под еды? Врубить музыку, когда и без того тошно? Думаешь, мне легче будет, если из дома ее вещи исчезнут?

– Джонни… – Я шагнула к нему, но он с такой силой оттолкнул меня, что я споткнулась и чуть не выронила дневник.

– Дай сюда, – натянутым, как струна, голосом велел он.

Я прижала дневник к груди и отступила:

– Она его мне отдала. И велела находиться рядом с Марой, когда та его прочтет. Я дала Кейти слово.

– С тобой она вообще часто ошибалась.

Я покачала головой. События сменяли друг дружку так стремительно, что я не успевала осознать происходящее.

– Не надо было вещи разбирать, да? Я думала, ты…

– Талли, думаешь ты только о себе.

– Папа, – Мара подвела ближе братьев, – мама не хотела бы…

– Ее больше нет, – резко перебил он дочь.

Я видела, как ранят его эти слова, как горе искажает лицо, и я, не найдя ничего лучше, прошептала его имя. Он ошибается. Я хотела помочь. Джонни шагнул назад и, проведя рукой по волосам, посмотрел на детей, испуганных и растерянных.

– Мы переезжаем, – сказал он.

Мара побледнела.

– Как это?

– Мы переезжаем, – взяв себя в руки, повторил Джонни. – В Лос-Анджелес. Мне предложили там работу. Начнем все сначала. Здесь, без нее, мне жизни нет. – Он взглянул в сторону спальни, но на кровать смотреть не мог и вместо этого посмотрел на меня.

– Если это из-за того, что я пыталась помочь…

Он рассмеялся – сухо, надтреснуто.

– Разумеется, все на свете крутится вокруг тебя. Ты вообще меня слышишь? Я не могу жить в ее доме.

Я потянулась к нему, но Джонни отстранился:

– Талли, уходи.

– Но…

– Уходи, – повторил он, и я поняла, что ему действительно этого хочется.

Вцепившись в дневник, я протиснулась мимо Джонни и обняла мальчиков – крепко прижала их к себе и расцеловала в пухлые щеки, стараясь навсегда запомнить их лица.

– Ты же к нам приедешь, да? – робко спросил Лукас. Малыш уже столько потерял, и неуверенность в его голосе убивала меня.

Мара схватила меня за руку:

– Можно я с тобой останусь?

Джонни у нас за спиной горько рассмеялся.

– У тебя есть семья, – тихо проговорила я.

– Это больше не семья. – На глазах у Мары заблестели слезы. – Ты же обещала, что всегда будешь рядом.

Не выдержав, я стиснула ее в объятиях так яростно, что Мара с трудом высвободилась.

Из комнаты я вышла почти на ощупь – слезы застилали мне глаза.

– Может, хватит мычать себе под нос? – обратилась я к Кейт. – Как я, спрашивается, буду головой думать, если ты всю дорогу мычишь? Мне и так вспоминать тяжело.

Я не мычу.

– Ладно, не мычишь, а пищишь. Ты что, бегун-марафонец из мультика?

Сперва пищало тихо, словно комар над ухом, но звук нарастал и постепенно сделался нелепо громким.

– Ну прекращай уже!

У меня заболела голова. Не на шутку разболелась. Зародившись в глазницах, боль расползалась, отдаваясь по всей голове мерным стуком мигрени.