Он шагал вперёд на деревянных ногах. Люди, бегущие навстречу, разевали перекошенные рты, грубо толкали его плечами. Другие, как заворожённые, уставились на пса, который вдруг остановился и сел на пол.

– Сейчас, сейчас, – вслух повторял Федя, пытаясь унять дрожь в руке с пистолетом.

Буро-чёрная фигура овчарки то появлялась, то исчезала за раскачивающимися спинами.

– Всем назад! Разойтись! – заорал он командным голосом, каким поднимал по утрам однокурсников на учениях.

Его никто не послушался. В просветах между столпившимися пассажирами он разглядел собачье ухо и лапу.

Неужели придётся стрелять? Прямо в голову? Это же собака! Господи!

У Феди дома жил золотистый ретривер. Умный, послушный пёс, любитель игр и весёлой возни, лучший друг, партнёр по пробежкам, добрый божок его шестилетней племянницы. А как он будит его по утрам, как ловко на лету ловит мячик… Правда, последнюю неделю спит в ванной, но… Не думай об этом! Не сейчас, не сейчас!

Щёлкнул предохранитель. Только бы не сдрейфить…

– Дорогу!

Полицейский протолкнулся вперёд и только теперь увидел то, на что с таким тупым упорством глядела толпа: крупную немецкую овчарку с неестественно выгнутой шеей и запрокинутой головой, раскрытую пасть, полную острых зубов, вывалившийся набок язык.

Но больше всего Федю поразили глаза пса, они светились каким-то чужим, неземным светом – то ли лиловым, то ли фиолетовым.

Его рука с пистолетом так и не поднялась. Голова закружилась, перед глазами заплясали красные пятна. Похмельная вялость разлилась по телу. Разом потух геройский порыв: не хотелось бороться, не хотелось никуда бежать.

Сбруев широко и сладко зевнул, испуганно приложил ко рту ладонь.

– Кто-нибудь скажет мне, что здесь… – пробормотал он и не договорил. Тяжёлая рука легла ему на плечо.

Красное. Красное и большое стояло рядом с ним.

– Не волнуйся, – сказало оно нагловатым баском, – ни о чём не волнуйся и спи.

Феде показалось, что рука, лежащая у него на плече, вовсе и не рука, а большая голодная пиявка. Она пила из него то ли кровь, то ли силу, выкачивала топливо, в котором так нуждалось его тело.

Молодой полицейский хотел было возразить, но даже пошевелить языком ему уже было лень. Он упал, чувствуя себя лёгким, почти прозрачным, и глаза его бездумно уставились на растопыренные собачьи лапы.

В опустевшем зале аэропорта стало тихо. Последний раз прозвучал надрывный сонный голос: «Уважаемые пассажиры, сохраняйте спокойствие. Сотрудники безопасности обязательно позаботятся о вас…» – закашлялся и смолк.

С двух концов к центру зала двинулись две мужские фигуры. Один – усатый невысокий тип в кепке цвета хаки и камуфляжной форме кинолога. Другой – красный гигант в бейсболке.

Азор лежал на полу, положив на лапы голову и прижав уши, и водил глазами от одного человека к другому.

– Жаль, – произнёс гигант, когда расстояние между ним и кинологом сократилось до десяти шагов. – Пёсик перестарался. Разогнал весь аэропорт. Где нам теперь заряжать батарейки?

Инструктор сплюнул.

– Не весь. Верхние этажи остались. Нам хватит надолго.

– А ему? – гигант посмотрел на небо.

– И ему. Так даже лучше. Всё равно чему быть, того не миновать.

– А если пригонят сюда спецназ, военных? После такой-то бучи?

– Никого они не пригонят, – кинолог сунул большие пальцы под ремень. – С этого дня каждый сам по себе, на большее силёнок не хватит. Понимаешь, о чём я?

Толстяк кивнул, снял бейсболку, вытер взмокший лоб.

– Значит, началось? – спросил он после недолгого молчания.

– Для кого-то началось, для кого-то закончилось.