Николай попробовал пошевелить руками и ногами. Всё тело его болело, мягкая перина под ним ласково обнимала, но даже несмотря на это он ещё ощущал тот холод… Закрыв глаза, он будто снова ощутил пронзающую всё его тело боль, и обжигающую ледяную воду, больно сдавило грудь, словно нож вонзился в самое сердце. Провалившаяся нарточка тянула его вниз, на дно, во мрак. Он тонул, и сейчас вдруг понял, почему вокруг него это всё – лето, незнакомый дом… Он просто-напросто умер!

Дверь открылась, вошла женщина в средних годах, высокая и черноволосая. На ней была шитая зелёным шёлком рубашка и синий сарафан, чёрная коса обёрнута вокруг головы и украшена тонкой синей лентой. Она несла в руках небольшой чугунок, прихватив его рушником.

– Давай-кось, поглядим тебя, – сказала она грудным, чуть низковатым голосом, и поставила чугунок на стол.

– Где я? – просипел спросил Николай, – Я… умер?

– Да покуда жив ты, Николай. Хоть и застыл сильно, да и пораненный… Но это ничего, заживёт.

– А как ты, матушка, знаешь, как меня звать? – Николаю было больно говорить, каждый вдох давался с трудом, горло словно ободрали ему, саднило, – Тебя саму как звать, матушка?

– Марьей зови. Говорить тебе не надобно, помолчи. Сейчас раны твои погляжу, а после накормлю тебя.

Сильными руками ворочала Марья охотника, сняла повязку и оглядела раны, которые оставила Николаю убитая им медведица. Теперь вот ему ни добычи, ни нарточки не осталось, даже ружьё – всё в озере потонуло… И сам он… как тут оказался, если теперь здесь лето?

Марья положила на раны примочки, потрогала прохладной ладонью лоб Николая и нахмурилась. Он и сам чуял, как наливается жаром тело, голова стала тяжёлой и от света, проникающего в растворенное окно, заболели глаза. Есть не хотелось, Марья это тоже поняла и принесла тёплое питьё, оно было терпким и освежающим, и напившись, Николай провалился в сон.

А как и не спал будто, в горячке снова мерещилось ему, как уходит под ногами лёд, и мёртвая, чёрная вода поглощает его… как опускается он на самое дно, ещё не мёртвый, но уже и не живой. Не в силах двинуть ни рукой, ни ногой, ложится Николай на чистое песчаное дно, рядом со своей нарточкой, и как раз в лицо ему глядит и скалится убитая им медведица.

– За что же ты, и дитя моё, и меня…, – открыв пасть, сказала ему вдруг медведица, изо рта её вырвались пузырьки воздуха и взвились вверх, туда, где зиял провал во льду, в него глядел теперь месяц, окружённый рябью на поверхности воды.

Кричал Николай, метался в бреду, потому что нестерпимо больно было от того, как разрывает его грудь ледяная вода, и страшно от того, как скалится ему в лицо медведица, а её медвежонок ревёт и подмигивает уцелевшим глазом…

Просыпался Николай от того, что заботливые руки Марьи обтирали испарину с его лба, давали попить, а карие её глаза глядели на него с жалостью. После он засыпал, но снова чудны́е картины являлись ему…

Будто солнечный свет заливает всю его кровать, а у стола стоит девушка… Её светлые, золотистые волосы были заплетены в причудливую косу, перекинутую на высокую грудь. Одета девушка было тоже чудно́ – её светлое, словно серебряное платье богато расшито узорами, и вся она словно соткана из морозного инея. Она глядит на него, и укоризненно качает головой.

– Что ж ты, Николай… ведь дано тебе было довольно добычи, хоть и не просил ты, а мы тебя приветили, не обидели ничем, помогали. Как ты отплатил?

В двери показалась огромная фигура человека, и Николай признал его – это был тот, что сидел у костра. Именно его видел Николай перед тем, как провалился под лёд!