Коллеги сначала недоумевали — «тебе кошечек прямо под заимку привозят, хватайся за шанс познакомиться и пошалить!» — а потом начали ехидничать, обзывая Имре бобылем и угрюмцем. Не объяснять же, что на втором по счету фестивале и познакомился, и пошалил, правда, дальше необременительного романа дело не зашло — сотрудница этнографического центра не пожелала переезжать на заимку среди тайги, а Имре не захотел возвращаться в Ирбисск. Мог бы — и работу в городском управлении предлагали, и место в доме у родителей нашлось бы на первое время. Но этнографиня слишком сильно давила, руководствовалась только своим удобством, не спрашивая, что хочет Имре. На этом отношения и зачахли. А на третий фестиваль уже повалили сотрудники «Ирбала», желавшие не столько встретить новый год на природе, сколько угодить совету директоров, демонстрируя поддержку инициативы. Менеджеры среднего и высшего звена ухитрялись проваливаться под крепкий лед, пытаясь доехать к островку на снегоходах, терялись в трех пихтах, обмораживались, травились полусырым омулем, после чего устраивали истерики и вызывали санитарные вертолеты.

От года к году становилось всё хуже — дважды приезжал кто-то из директоров с неимоверным количеством охраны, а дорогу к озеру начали расчищать, чтобы привозить туристов автобусами. Уже сейчас, в начале марта, у Имре заранее начинала болеть голова — будет шум, музыка, фейерверки, вертолеты...

«Хватит. Переведусь, — сказал себе он. — В середине лета напишу заявление, чтобы присмотреться к новому участку осенью. Нужно умилостивить духов леса, пообещать им, что буду работать для того, чтобы тайга похорошела. За первую зиму станет ясно — приживусь или нет. Если не признают — выгонят».

Приняв решение, Имре повеселел. Прошел на кухню, проверил давление в газовом баллоне, зажег плитку. Под руку попалась чечевица из продовольственного пайка — прозрачные пластмассовые бутылочки, тускло-оранжевые полузернышки. Имре высыпал чечевицу в миску, помыл, выгреб мокрую массу в сковороду, долил воды и поставил будущую еду на огонь. Покопавшись в кладовке, он снял с полки большую банку говяжьей тушенки — лесохозяйственное управление баловало инспекторов разнообразием продуктов — и решил, что этого хватит для сытного ужина. Чечевица быстро закипела, забулькала под крышкой. Имре сел, подперев подбородок кулаком, и засмотрелся на голубые лепестки огня.

В памяти заворошилось глубоко спрятанное — холодный взгляд той, которая ему действительно понравилась. Голубые глаза выражали одновременно презрение и обиду, и было поздно оправдываться, и чем оправдаешься-то? Поспешил — оборотней насмешил.

Голубоглазую красавицу-барсу он приметил на первом фестивале. Пару раз подошел, перемолвился словом — Флора расспрашивала его о работе, интересовалась, не скучно ли ему одному в тайге зимой. Последний разговор соскользнул на неприятную тему — Флора сначала спросила, не гневаются ли лесные духи из-за вырубки деревьев, а потом заговорила о Лабиринте Силы. Имре сухо ответил, что зона, в которой располагается разрушенное шаманское святилище, запретна для посещений. И, предвосхищая возможную просьбу, сообщил, что не может сделать исключение и провести туда кого-нибудь по знакомству. И сам бывает там всего четыре раза в год, чтобы произвести фотосъемку для областного управления. Флора прищурилась, позволяя полюбоваться красивыми черными ресницами, осведомилась: «Там осталась хоть капля силы? Это должно чувствоваться. Или гнев Кароя разрушил скалы и выпил из них намоленную мощь?» Имре напомнил, что ученые давно выяснили, что «гнев Кароя» был некрупным метеоритом, а не проявлением божественной воли, прервал беседу и ушел, сославшись на дела. Больше они с Флорой не сталкивались, а на следующий год Имре поискал голубоглазую красавицу в толпе, не нашел, зато почти сразу же завел шуры-муры с этнографиней. Размяк, растаял в объятиях, позабыл обо всем, и вспомнил в последний день — Флора, стоявшая возле снегохода, пронаблюдала, как они с этнографиней трутся носами, фыркнула, одарила презрительным взглядом и была такова.