Даже в самых ничтожных учреждениях, гражданина страны Советов сопровождали огромные, на нескольких листах, анкеты, такие подробные, словно тебя вербовали во внешнюю разведку. Когда я готовилась поступать в институт, отец, который сам был вершителем многих судеб, вдалбливал мне:

– В анкетах всегда пиши – из рабочих.

Я пыталась сопротивляться.

– Пап, ну, какой ты рабочий…

– Делай, что тебе говорят.

Мой дедушка по отцу, Степан Круглов из-под Полтавы, владел бондарным ремеслом. Он много скитался с семьёй по России в поисках заработка, пока не осел в Крыму, в Судаке, поближе к винным подвалам. Профессию отца сын отверг, пару лет подвизался чернорабочим в паровозном депо, но и оттуда слинял, поскольку ничего не умел делать руками, предпочитая глотать книги без разбора, горлопанить и стрелять из видавшего виды дробовика по сорокопутам – отъевшимся на жнивье южным птичкам из породы воробьиных, облюбовавшим телеграфные провода. Потом папа прибился к севастопольским матросам, нахватался левых лозунгов. Но трудная служба на кораблях ему тоже не пришлась по вкусу. В семнадцать он уже участвовал во взятии красными Перекопа в качестве ротного политрука: складно говорить и командовать – единственно, что он умел. Вступил в партию большевиков и сделал язык своим главным ремеслом. Он выступал на всех собраниях, пленумах, сессиях с докладами, которые писал собственноручно, но, по ходу речи, отрывался от бумажки, и его несло словами по нескольку часов кряду. Другим качеством отца, выдвинувшим его в партийные лидеры, был организаторский талант. Он умел подбирать нужных людей и заставлять их работать на износ. Несмотря на недостаток знаний – стандартные четыре класса церковно-приходской школы, рабфак и неведомая партийная академия, в которой если чему и учили, то ненавидеть инакомыслящих – отец во многом разбирался, потому что любил читать и обладал развитым воображением. С увлечением пересказывал мне в детстве приключения Ната Пинкертона, большую часть которых выдумал сам. Но особенно отец уважал исторические романы, и хорошая память позволяла ему выглядеть образованным.

Невысокий, худощавый, наделённый способностью скрывать истинные чувства, он косил под простоватого скромнягу без задних мыслей, любящего по праздникам выпить, а выпив, сыграть на гармошке. С возрастом, когда внутренняя жизнь накладывает отпечаток на черты, отца выдавало лицо самовлюбленного актёра, которому поручают ответственные роли государственных деятелей: высокий лоб с залысинами, прищуренные глаза неясного цвета и выражения, чёткая линия тяжёлого подбородка с ямочкой. Он имел слабость подражать улыбке вождя, при этом взгляд становился слащаво-хитрым и одновременно угрожающим. Отец был ярый сталинист. Даже халат велел пошить с широкими, раздвоенными обшлагами – как на шинели Сталина времён Гражданской войны. В таком облачении папа и дома чувствовал собственную значимость. Можно представить, как он ненавидел жену, которая держала его у ноги с помощью шантажа.

У мамы с анкетой был полный порядок. Родилась и провела юность на пыльных задворках Одессы, ухаживая за лошадьми – три поколения её предков были извозчиками. Красотой маму природа обделила: длинный хрящеватый нос, близко поставленные глазки под выступающими надбровными дугами, тонкогубый рот с крупными зубами и тяжёлый бюст. Объёмные бёдра переходили в две тонкие ножки с мосластыми плоскими ступнями. Ни дать, ни взять – мастодонт с женскими половыми признаками.

Выйти замуж при такой неудачной внешности девице не грозило, и в 16 лет она сбежала из дома. Упёртая и без порочащих буржуазных связей, бойкая на язык одесситка хорошо вписалась в революцию, подарив этому разрушительному движению нерастраченную энергию. Сначала служила санитаркой, но скоро заскучала, ввязалась в сражение с белыми за госпиталь и прилипла к группе чекистов. Фуражка и кожанка неожиданно скрасили её грубый облик, а маузер в деревянной кобуре на крутом боку смотрелся игрушечным.