– Значит, кто-то другой… Участковый, например. Но у Валежникова правая рука целая, кисть руки без единого пореза…

Наручники не помешали Ролану глянуть на свои царапины. Фрачников это заметил, оживился, хищно сощурился.

– Что-то все-таки помнишь?

– Вспоминаю. Место преступления. И свою шишку на затылке. Меня бил левша, а Клевцову зарезал правша.

– Так вас двое было?

– Преступник левша, бил с левой руки, обрезком ржавой трубы. Ударил меня, стащил с крыльца, швырнул на газон, ворвался в дом, а там Клевцова. Он и ее ударил обрезком трубы, но, видимо, недостаточно сильно…

– Ржавым обрезком трубы, – с насмешкой уточнил Фрачников.

Ролан тоже усмехнулся, понял он, о чем думает следователь: не мог подозреваемый осмотреть свою рану и обнаружить на ней ржавчину. Но Ролан видел правую руку покойной, которой она так и не дотянулась до раны на животе.

– На ладони у Клевцовой пятна ржавчины. Правой рукой она схватилась за обрезок трубы, левой, возможно, вцепилась в лицо преступника, надо бы взять образцы тканей у нее под ногтями.

– Ну, конечно, – усмехнулся Фрачников.

– Ты не понимаешь, капитан. Я служил не где-то, а в Главном управлении СК. Поверь, председатель следственного комитета возьмет это дело под личный контроль… Или у нас уже нет следственного комитета?

– И комитет есть, и председатель все тот же… – капитан озадаченно смотрел на Ролана.

– Клевцову мог убить я, но у меня не те порезы на руке, старые порезы, это не стекло, что-то другое.

– А должно быть стекло?

– Из серванта… Клевцова схватилась за трубу, преступник правой рукой хотел взять ее за горло, рванул за бусы. А потом схватился за нож, который, я думаю, лежал на столе. Схватил правой рукой, хотя левша, поэтому и промазал, зацепив край серванта. Не заметил сервант, попал в створку дверцы, разбил стекло, поцарапался. Ты же видел разбитое стекло.

– Стекло видел, крови не видел.

– Правильно, преступник вынул из рамы осколки, на которых осталась кровь.

– Ты откуда знаешь?

– Он не особо спешил: Клевцова мертвая, я без признаков жизни, в доме никого, на дворе ночь… Что-нибудь в доме пропало?

– Не знаю. Пока не знаю.

– Я думаю, преступник не торопился. И нож мне в руку вложил, и стекло из дверцы вынул – там два-три лепестка, вряд ли далеко его унес, выбросил где-нибудь поблизости… Хотя мог и далеко унести. Я так думаю, преступник ушел, остыл, вернулся, глянул, что я живой, хотя и без сознания, и на меня решил все списать, орудие убийства мне в руку сунул. Снова ушел, но вспомнил про стекло и опять вернулся. Я в отключке, можно не спешить, вынул стекло… Вряд ли далеко унес, все равно ведь на меня все спишут.

– А обрезок трубы куда делся?

– Ну, если на месте преступления нет, то ищите там же, где и стекло.

– А ты следователем по особо важным делам был?

– Заказные и серийные убийства… Как будто вчера все было, – усмехнулся Ролан.

Двенадцать лет прошло, как Маша проводила его на вокзал, а он до сих пор ощущал на губах вкус ее поцелуя. И запах ее духов и тела. Он бы подумал, что стал жертвой какого-то чудовищного розыгрыша, если бы не увидел себя в зеркале, – там действительно был человек на склоне лет.

К своим тридцати двум годам Ролан уже, считай, сделал карьеру, и все благодаря своим личным заслугам. Он раскрывал такие дела, за которые не хотели браться самые опытные следователи. Раскрывал, получал благодарности, повышения, звания… И вдруг все оборвалось. Как будто в наказание за быстрый взлет. За все нужно платить?..

Гренадерский рост, богатырские плечи, лихая улыбка добра молодца, румянца только на щеках не хватало. Леня не постарел, он всего лишь повзрослел, на лбу лишь мимические морщины, даже сеточек вокруг глаз не видно. Командирская прическа, офицерская выправка, на плечах золотые погоны. Кажется, только вчера ему было тридцать четыре, а сегодня уже сорок шесть, Ролан оставлял его майором. И сейчас Леня Косов майор, но, прежде всего, генерал. Юстиции.