– Вы всегда так много курите, товарищ капитан? – усмехнулся Ролан.

– Гражданин Клевцов, какое отношение вы имеете к подполковнику юстиции Журавлеву?

Разволновался и Ролан, даже горло пережало. Как минимум он находился в реальном, а не загробном измерении. И личность его, считай, установлена. Видимо, после удара по голове он потерял память, его выбросили из поезда, а Клевцова подобрала, приютила, обогрела и даже женила на себе, выправив новый паспорт. А вчера ночью его снова ударили по голове и снова память отбили… Память длиной в двенадцать лет… Маше уже тридцать шесть. И дочка, если она родилась, уже немаленькая. Маша находилась на седьмом месяце, когда он уезжал в командировку… Домой Ролану нужно! Домой, в Москву! Но сначала надо разобраться с убийством, в котором он обвинялся. Все улики против него, а факты – вещь упрямая.

– У меня вопрос наоборот: какое отношение подполковник Журавлев имеет к гражданину Клевцову?

Ролан рассказал, как ехал в поезде, как получил удар по голове, как очнулся спустя двенадцать лет во дворе незнакомого дома.

– А ударили меня сегодня сильно. Я провалялся в отключке всю ночь.

– Ударили по голове… – поднимаясь из-за стола, повторил Фрачников, подошел к нему, с брезгливостью осмотрел рану и вернулся на свое место.

– Я могу глянуть на себя в зеркало? – спросил Ролан.

Зеркало висело в углу между шкафом и дверным косяком. Боковым зрением он его заметил, когда входил в кабинет, а посмотреться так и не рискнул. Да и сержант не разрешал поворачиваться.

– Ну, глянь.

Но сначала глянули на Ролана – человек из зеркала угрюмо смотрел на него. Косматые, немытые темные волосы с густой проседью, неухоженная борода, морщинистый лоб, трещинки вокруг глаз, темные мешки. И тусклый взгляд бесцельно и трудно живущего человека. Сорокачетырехлетний Ролан выглядел даже больше, чем на пятьдесят лет. Ощущение такое, как будто из могилы вылез, где провел двенадцать лет. Годы, навсегда вычеркнутые из жизни…

Не так уж и важно, как он сейчас выглядит, гораздо больше он боялся изменений в той жизни, которую когда-то оставил. За двенадцать лет Маша могла выйти замуж на правах вдовы. Нет, этого не может быть. Этого просто не может быть!

– Легче стало? – усмехнулся Фрачников.

– Я бы не сказал, – возвращаясь на место, покачал головой Ролан.

– Что с убийством Клевцовой будем делать? Помнишь, как убивал, или нет, а ее кровь у тебя на руках. И на орудии убийства твои «пальчики».

Ролан вздохнул, принимая неоспоримый факт. Он потерял память, Арина Клевцова пристроила его к своей жизни, хозяйство у нее большое, один огород чего стоит, видимо, Ролан работал, не разгибая спины. Память ему отказала, но руки-то помнят. Мозолистые руки. И еще он спал с Клевцовой, хотел – не хотел, но изменял с ней своей Маше. А по вечерам садился с ней за стол и выпивал как последний алкаш. Организм не обманешь, организм просил водки. Но выпить ему не дадут, и еще с десяток лет он будет слышать «не положено».

– Участковый говорил про какого-то Митрофанова, – вспомнил Ролан.

– Был Митрофанов. Сидели, выпивали, в половине двенадцатого ночи пришла его жена, забрала мужа. Когда они уходили, Клевцова была жива. Ты проводил их до дома, вернулся назад…

– Ничего не помню. И не знаю, жива была Клевцова, когда я вернулся, или нет. Знаю только, что ударили меня, когда я заходил в дом. Крыльцо там низкое, сантиметров десять, не больше. Я так думаю, бил человек ростом на десять сантиметров выше моего. Сто девяносто сантиметров.

– У Митрофанова рост сто семьдесят, не больше, – заметил Фрачников.