– С этого момента все меняется, – холодным произнес император, а каждое его слово звучало как пощечина. – Два раза в день ко мне будет приходить слуга и говорить о том, жива ты или нет. Все! С меня достаточно!

Глава 8

Я смотрела на императрицу, высокий лоб которой покрылся испариной. Она что-то непрерывно сглатывала, но молчала. По ее челюсти было видно, что она крепко стиснула зубы.

– Больше мне не нужно никаких подробностей, – отчеканил император ледяным тоном. – Я считал тебя великой государыней, которая после смерти отца взяла регентство, отстояла трон и объединила империю снова!

И снова пауза.

Где-то должна бегать с маракасами в шуршащей травяной юбке справедливость, не переставая торжествовать и улыбаться. А потом она обязательно поднимет бокал и поблагодарит всех, кто в нее верил!

– Поверить не могу, что лгунья – моя мать! – произнес император таким тоном, что замерзло все в комнате.

Не дожидаясь ответа и оправданий, он направился к двери.

– Освободить, – приказал Аладар, бросая на меня взгляд.

Стража тут же стала вежливой и отступила от меня. Теперь они вели себя так, словно я не преступница, а туристка, которая решила сделать с ними фотографию.

– Сынок, – внезапно подала голос императрица, но дверь решительно закрылась, словно отрезая все мольбы, оправдания и разговоры.

"Он слишком устал!" – подумала я.

Стража тут же поспешила покинуть комнату.

Служанка, которая стояла на коленях и дрожащими собирала булочки с пола, стирая пятна шоколада платком, поспешила следом. Куда-то исчез скользкий, как пиявка, Дуремар.

Мы остались с императрицей наедине.

– Это все ты… – произнесла она, глядя на меня сощуренными глазами.

Свет в комнате был тусклым и мрачным, как предчувствие бури. Я стояла, опершись на кованый стол, резные ножки которого издавали хруст под тяжестью времени. Передо мной, на высоком пурпурном ложе, покоилась императрица.

Её глаза сверкали от гнева и боли, и я понимала, что лучи этого гнева сейчас направлены прямо на меня.

– Ты виновата! Из-за тебя мой сын отвернулся от меня! Из-за тебя он больше не придет сюда! – произнесла императрица в гневе. Ее губы, собранные в нитку, дрожали от негодования. – Я страдаю, а ты лишь наблюдаешь, как я умираю!

Ее упреки, словно тиски, сжимали мою грудь, но я не могла позволить себе сдаться. Я знала, что каждый укол её язвительных слов – это отражение её страхов и боли.

Я чувствовала, как между нами воздух стал тяжелым от недопонимания.

– Я делаю всё, что в моих силах, Ваше Величество, – произнесла я, стараясь, чтобы мой голос не дрогнул нотками слабости. – Эти средства – единственный способ облегчить вашу боль. Я не желаю вам смерти! Я хочу спасти вас. Поставить на ноги! Если ваш сын не хочет к вам приходить, то вы должны прийти к нему сама!

Она меня не слышала.

Ее гнев нарастал, как рой ос, выходя из-под контроля. Императрица сжимала покрывало с золотыми цветами и сыпала упрёками, словно конфетти на празднике.

За моей спиной вырастала тень беспомощности.

"Почему? Почему все так?" – думала я. – "Почему так редко бывает по-другому? Почему я всегда – злейший враг, на которого обрушивается тонна ненависти от пациентов, которые не хотят менять свою жизнь ради того, чтобы излечиться!"

– Ты не знаешь, через что я прошла! – в голосе императрицы звенел упрёк. – Как ночевала вместе с сыном в шкафу-буфете в день смерти императора. Я зажимала ребенку рот рукой, чтобы он не издал ни звука, когда заговорщики пробивают острыми кинжалами наши перины. О, ты не видела теней, которые скользят в полумраке. Теней, которые посланы, чтобы метким ударом отточенной стали заставить маленькое сердце замолчать. Ты этого не видела! Ты не стояла в одной ночной рубашке с мечом в вытянутой руке, пряча за спиной маленького сына, когда в коридоре валялась мёртвая стража.