Образ сероглазой девочки постепенно стерся, как стирается проливными дождями летняя грязь на оконном стекле. Одним снежным вечером, когда из-за непогоды трамваи торопились в депо, безжалостно высаживая пассажиров на произвол судьбы, на углу театрального сквера, где всегда многолюдно, он столкнулся с худенькой девочкой в широком пуховике с чужого плеча и Лизу в ней не признал. Лишь мелькнули колючие серые глаза с легкой насмешкой.

Ночью он долго ворочался в смутной догадке. Что-то едва уловимое почудилось в случайном взгляде.

На следующий день с легким беспокойством Влад вошел в знакомый подъезд.

Дверь открыл маленький мальчишечка с жиденькими завитками светлых волос на голове, подмышкой огромный грузовик. Открыл и уставился не моргающими глазами. В коридор выходило три двери. Одна, распахнутая настежь, освещала сумрак прихожей дневным холодным светом. На шум вышла знакомая женщина, подхватила ребенка на руки, но тот закапризничал и вместо того чтобы залить материнское плечо слезами, укусил его. Началась тихая борьба. Влад стоял перед дверью, не решаясь сделать шаг, ждал появления Марии Васильевны.

– Вы к Артему Сергеевичу? – Вопрос прозвучал слишком резко.

Его не узнали. И хорошо. Он хотел сказать, что ошибся дверью, хотел извиниться и уйти, но подготовленные заранее слова вырвались:

– Здравствуйте. А Лиза дома?

Уже по тому, как женское плечо безнадежно уткнулось в полосатые обои, ища твердую опору, а руки сильнее прижали к груди малыша, Влад почувствовал ответ прежде, чем его услышал. Догадку подтвердил отрешенный взгляд, застывшее лицо, а слова повисли в воздухе огненным сгустком, слишком маленьким, чтобы испугаться, и слишком горячим, чтобы принять.

– Лизы нет.

– Разве ее так и не нашли?

– Нет.

От невидимого жара в его груди нарастал такой же горячий ком, подступал к горлу и грозил разорвать изнутри. Опомнился Влад на улице. Далеко не пошел, забился в укромный уголок за трансформаторной будкой, жадно глотая ртом морозный воздух, и разрыдался громко, протяжно, по-девчачьи. Слезы утешения не принесли.

Дочь Марии Васильевны, Юленька, скромная, усидчивая лаборантка с кафедры тропических растений, после аспирантуры так в лаборантках и осталась. В судьбе Юлии сыграла важную роль диссертация о повышении урожайности цитрусовых в средней полосе России, применить которую на практике было невозможно. Апельсины под Брянском или Самарой без теплиц не росли. Но смелые проекты поддержал заведующий кафедрой Артем Сергеевич Журавлев. Сначала одобрил провальную диссертацию, а через время и всю Юленьку в целом, заверив девушку в искренности чувств и серьезных намерениях. Злые языки пророчили профессору скорую отставку, но время выдалось новое, беспринципное, на старые постулаты все плевали, а кто плевать отказывался, того в научный совет не приглашали.

Разница в возрасте молодых смущала только тех, кто о ней знал наверняка, остальные, непосвященные, просто завидовали. Юленька в свои неполные двадцать пять за модой не гналась, одевалась простенько, совсем без вкуса. Косметикой не злоупотребляла, разве что губки немного подкрашивала польской неброской помадой и глаза подводила черным карандашом, оживляя бесцветные ресницы. Волосы ради практичности собирала в тугой пучок, частенько теряя шпильки в оранжерее. Стройная, гибкая, в белом лаборантском халате совершенно неприметная, она жертвовала собой ради науки, и бессонные ночи незамедлительно проявлялись на миловидном лице темными кругами. Первая молодость уходила от Юленьки стремительно, словно за нею кто-то гнался. На смену заступала ранняя зрелость. Лишь халат оставался неизменным, в двух местах проеденный серной кислотой. Тем не менее, шестнадцать разделяющих лет незаметно между ними сократились, когда Артем Сергеевич сменил деловой костюм на джинсы и легкий пуловер из кашемировой пряжи. Бледно-палевый цвет нежно оттенял его первую седину.