В учительской без посторонних ушей три раза его допрашивал следователь. Директор вызывал родителей на откровенный разговор, намекал на известные факты, но мама Влада резко отмела беспочвенные подозрения и убедительно пригрозила скандалом. Новенького оставили в покое. Нелепые слухи подавили в зародыше, не дав буйной детской фантазии переродиться в немыслимую фантасмагорию. Спустя месяц волнения улеглись окончательно.

Следствие замерло в той наивысшей точке амплитуды, когда ожидаемая развязка сама съезжала по графическому изгибу прямо в руки, но график резко оборвался. Выученную брать след Пальму человек разумный не превзошел, с похожей растерянностью просидел он над стопкой опросных листов, и где-то на третьем десятке личных анкет логическая цепь замкнулась. Всё. Тупик. Следователь покидал школу с уверенностью через месяц-два сюда вернуться, слишком крепкое директорское рукопожатие внушило ему эту мысль.

Лизу считали пропавшей без вести. Назвать ее умершей не решался даже директор, но кто-то в информационную доску возле учительской вдавил кнопкой распечатанную на принтере, любительскую фотографию с затушеванным черным углом вместо траурной ленты. Многие поверили, понесли к стене цветы, но вовремя опомнились. Листок сорвали.

Расстроенная вопиющей выходкой географичка Людмила Павловна, милая, добрейшая женщина, не могла подавить рыданий, сидела в секретарской возле фикуса и каждому поясняла:

– Чудовищно! Какая жестокость! И не смешно ведь, совершенно не смешно. Какие черствые души…

В суете никто не заметил исчезновение настоящей Лизиной фотографии с доски почета, цветной, двадцать на пятнадцать, где Лиза улыбалась широко и радостно еще два года назад, когда в начальной школе была первой ученицей, круглой отличницей. Два взбитых в суфле банта святым нимбом оттеняли наклоненную головку. Покатый лоб, косая челка, глаза торжественно печальны. Вместо фотографии на доске зияло пустое место.

Ее давно следовало снять. Фотографию. Пятый класс Лиза закончила с двумя четверками по русскому и физкультуре. Такое несоответствие дисциплин у многих вызвало глупые вопросы: а по физкультуре почему четыре, русский-то понятно, но физкультура почему? Пожимали плечами, удивлялись. Не понимали. Из отличниц Лизу безжалостно вычеркнули, а с доски почета снять забыли.

Место ее возле окна на третьей парте пустовало до ноября. Потом класс уплотнили двумя новенькими девочками, и пустое пространство, напоминающее об исчезновении целой физической единицы под номером восемь в журнале успеваемости, заполнилось и потеряло свою тревожность. К концу второй четверти, как раз перед новогодним торжеством, о Лизе ничего не напоминало. После зимних каникул появился новый журнал в зеленой обложке из кожзаменителя. Каждый, кто туда заглядывал из любопытства, Лизину фамилию уже не находил. Она тоже исчезла. Пропала без вести.

О Лизе вспоминали редко. Класс зажил буднично, и ни одна живая душа не знала, что после воскресных занятий с репетитором по английскому языку Влад садился на трамвай, проезжал две лишние остановки и, минуя ряд широких многоэтажек, нырял под дворовую арку, где от осенней лужи остались одни кирпичи. Подъезд встречал гостя протяжным эхом скрипучих петель. Глухо отзывались ступени. Тонко дребезжало в оконной раме треснувшее стекло. Влад и сам не знал, какая сила влекла его на третий этаж к коричневой двери, за которой его ждали покрасневшие от слез глаза, уступчиво-ласковый голос с трелью в верхней октаве и чуть теплые пирожки с яблочным повидлом, для него слишком сладкие. Подчиняясь ритуальным действиям, всякий раз он убеждал себя, что больше сюда не придет. Слишком долго тянулись минуты вежливого визита, слишком навязчиво предлагали ему чай и альбом, хранивший память детских лет.