– Хвалиться тут, по моему разумению, нечем! – сухо ответствовал Набоков. – Все-то наша тайная канцелярия знает, всю «нигилятину» на учете держит, а государь император, тем временем, вынужден отказаться от привычных и полезных для здоровья пеших прогулок. Средь бела дня бомбы кидают, стреляют… Вы не находите этот нонсенс несколько странным, Александр Романович? Все все знают, а террористы в ус не дуют!

При этих словах дежурный офицер, молча работавший с бумагами за столом в углу приемной, и до сей поры словно не замечавший министров, поднял голову и внимательно посмотрел на багроволицего генерал-адъютанта. Ему показалось, что обмен репликами между Набоковым и Дрентельном грозит с минуты на минуту вылиться в элементарную перепалку, скандал. Понял это и Маков, поспешивший отвлечь министра юстиции от опасной темы и быстро и невпопад заговоривший о последней своей удачной утиной охоте.

В этот момент часы в приемной захрипели, защелкали, и с первым глухим ударом в дверях кабинета возник адъютант императора Каверин.

– Государь император ждет вас с докладом, – он поочередно глянул на Макова и Дрентельна и легко кивнул Набокову. – Вас же он примет тотчас после этого.

Своих министров Александр II всегда принимал стоя: он предпочитал, чтобы глаза собеседника были на одном уровне с его глазами. Его монарший отец, Николай I во время аудиенции обычно сидел, и наследника престола всегда поражало умение родителя при этом глядеть в глаза придворных, не задирая неприлично голову. Сам он полагал, что подобное умение ему не свойственно – или свойственно в гораздо меньшей, чем полагается монарху, степени, и выработал свою традицию проведения аудиенций стоя.

Крышка столика, служившая государю опорой, размером едва превышала обеденную тарелку. Опершись об нее кончиками пальцев одной руки, Александр оставлял вторую свободной для чтения бумаг, которые – тоже в отличие от отца – никогда не подписывал в присутствии посетителей.

В то утро, отпустив всех трех министров, император отошел к окну и, заложив руки за спину, долго покачивался с носка на пятку, словно не замечая периодического деликатного покашливания появлявшихся в кабинете дежурных адъютантов. Император глядел из окна на движущиеся далекие фигурки людей большими, чуть навыкате глазами уставшего от жизни человека.

Невеселы были в этот час мысли императора. С детской обидой он вновь и вновь размышлял о превратностях судьбы, о людской глупости и неблагодарности.

Он дал России много больше, чем его отец и дед вместе взятые. Миллионы крестьян его монаршей волей перестали быть крепостными. Он дал им свободу – и где же их благодарность? Они не желают видеть разницу между свободой от помещиков и свободой от исполнения законов! Они платят своему государю за его заботу бунтами, поджогами и самовольными захватами земли. Он, Александр II, дал им возможность заниматься мирным хлебопашеством – а они тысячами бегут из деревень в города и норовят осесть в столице империи. Режут глотки, крадут, грабят – пусть с голоду, но ведь режут! Для чего еще эта тупая темная злая масса рвется в большие города – не пахать же, не сеять, не коров здесь пасти! Министр Маков уверяет, что четыре из каждых пяти совершаемых в Петербурге преступлений – на совести вчерашнего крестьянского сословия, и у него, императора, нет причин не верить этому.

А студенческая молодежь – это будущее великой России! Боже, спаси Россию от такого будущего! Бунтуют, твердят о конституции и парламентаризме, оскорбляют своих преподавателей в университетах, ругают власти предержащие. Кто не дает им трудолюбиво учиться с тем, чтобы впоследствии столь же усердно трудиться во благо России?! Уж не он ли, Александр? Тот, которого справедливо называют царем-реформатором?