Председатель же Петербургского окружного суда Анатолий Федорович Кони, коему после подобного конфуза следовало бы немедленно подать в отставку, категорично и дерзко отказывался это сделать каждый раз, как он, министр юстиции, заводил об этом разговор. Более того: он дал понять Набокову, что если нажим на него не ослабнет, то ему ничего не останется делать, как искать защиты у государя, повелением которого в России и была проведена судебная реформа, введен европейский суд присяжных и т. д.

Словом, нынче шеф жандармов торжествовал победу и считал излишним скрывать это. Вот и сейчас он с улыбочкой на одутловатом лице задавал Набокову участливые по форме вопросы, а тот делал вид, что не замечает издевки и своей раздраженности старался не показывать.

– Нет, Александр Романович, арестованный полицией убийца совершил уголовное преступление и к политике никакого отношения не имеет, не извольте беспокоиться! И на извозчике за ним самолично гоняться не было нужды, – не удержавшись, все же подпустил яду Набоков, намекая на обстоятельства недавнего, мартовского, покушения на своего собеседника, главы всесильного III Отделения. – Я слышал, кстати, что ваши молодчики при поддержке полиции до шестидесяти обысков и облав за ночь производили? Да только честному люду от такого усердия беспокойства больше вышло, чем революционерам, наверное. Да и полиции хлопотно…

Тучный шеф Жандармского корпуса намек понял и тяжело задышал. Шея в тесном воротнике мундира опасно побагровела.

Дрентельн, получивший свое назначение чуть меньше года назад, рьяно взялся за революционеров и бунтовщиков и неоднократно докладывал императору о том, что с помощью завербованной жандармами агентуры он контролирует почти все тайные общества и организации Северной столицы империи. Однако в январе нынешнего, 1879 года, прозвучали выстрелы Веры Засулич, город наводнили мерзкими прокламациями, а в марте грозный Дрентельн и сам стал объектом покушения нигилистов.

Тогда, 13 марта, генерал-адъютант Дрентельн вскоре после полудня выехал в карете на заседание Кабинета Министров. Ехал он своим привычным маршрутом. Когда экипаж катился вдоль Лебяжьего канала, какой-то всадник догнал его и выстрелил из револьвера в окно кареты. Опешивший кучер осадил лошадей, а всадник развернулся, подскакал к карете, произвел еще один выстрел и умчался.

Дрентельна, к счастью, пули миновали. Отчаянно матерясь и грозя кучеру Сибирью, генерал-адъютант велел ему разворачиваться и гнать за террористом. Однако время было упущено, и всадник скрылся. Попетляв наудачу по набережной, Самборскому переулку и Шпалерной улице, Дрентельн наткнулся в конце концов на растерянного городового Мухаметова, державшего под уздцы взмыленную верховую лошадь. Сам ездок-революционер, упавший, по словам городового, вместе с поскользнувшейся лошадью, пешком дохромал до ближайшего извозчика и на нем скрылся.

Разъяренный дерзостью преступника и своей неудачной погоней, шеф жандармов поднял на ноги всю петербургскую полицию, весь свой корпус. Подобного размаха сыска Северная столица России доселе не знала!

Найденный вскоре извозчик показал, что седок доехал до табачной лавки Терентьева на Захарьевской улице. Лавочник подробно описал визитера, удалось найти и привратника, видевшего, как преступник из лавки направился к Таврическому саду и при этом сильно хромал.

Руководствуясь этой главной приметой, полиция и жандармы с помощью дворников в течение суток переловили в Петербурге всех хромых и калек, включая немощных стариков. По горячке были схвачены даже две торговки с Сенного рынка. Участки и полицейские части были переполнены задержанными. Сыщики по нескольку раз обошли все больницы, аптеки и частнопрактикующих докторов. По первому подозрению полиция врывалась в дома, устраивала повальные обыски, щедро раздавая зуботычины попадавшимся под руки мещанам и прислуге.