Зверь оторопел на мгновение.

Слова, которые исходили от нее, связывали его, удушали, вызывали сильную слабость и нежелание нападать. Он заскулил, припадая к земле, пока лисица стояла перед ним и продолжала говорить.

От сильного голода он сразу не распознал в ней помеченную Тьмой, а ведь она знала его тайное имя, которым нарекла его Тьма, знала, где и как он появился на свет. Лисица заставила его смириться, а потом уползти в самую чащу, чтобы искать пропитание где-нибудь еще.

Когда обиженное поскуливание стихло, белая лиса продолжила свой путь, вдоль звенящего ручья, пока перед ней не появилось болото, с торчащими кругом зарослями осоки.

Лисица всмотрелась в темноту и глаза ее вновь сверкнули. Она прыгнула вперед, на торчащую из воды кочку, затем на следующую, пока не преодолела широкую водную гладь, где на пригорке, прямо среди болота, раскинули густые кроны три ольхи.

В их густой зелени скрывалась убогая хижина, сложенная из грубых валунов. По ним ползла сорная трава, перебираясь на покатую крышу. Лисица остановилась перед дверью, сколоченной из потемневших досок, словно о чем-то раздумывала.

Но в тот же миг животное содрогнулось, изгибаясь, складываясь пополам. Послышался треск ломающихся костей и шкура, покрытая шелковистым мехом, начала расползаться, обнажая плоть. Светлые волоски сыпались точно белые иглы, усеивая траву.

Лисье тело принялось вытягиваться, увеличиваться в размерах, словно его изнутри накачивали воздухом, пока не приобрело изломанные очертания, схожие с человеческим телом.

У хижины лежала обнаженная женщина, закутанная в длинные белые волосы. Она подождала еще немного, пока превращение завершится полностью, встанут мышцы на место, облепляя кости. Когда кожа окончательно наросла, стала гладкой и розовой, женщина медленно поднялась, потянулась и только тогда толкнула скрипнувшую дверь.

Войдя внутрь, Сигрун сняла длинное платье-накидку с крючка, чтобы набросить на плечи, и всунула узкие красивые ступни в грубоватого вида башмаки, стоявшие у входа. Подошла к темнеющему очагу, высекла огневыми камнями яркие искры, чтобы поджечь связку хвороста.

Некоторое время она молча глядела на жарко разгорающееся пламя, а потом подошла к столу, где громоздились флаконы, глиняные горшки и медные сосуды всевозможных форм.

В железной клетке бились серые птицы. Сигрун открыла клетку и схватила одну из них, не обращая внимания на жалобные крики. Быстрым движением свернула голову птице, швырнула на плоский черный камень, а потом коротким ножом вскрыла маленькую птичью грудку.

Богиня ожидала жертвы, и колдунья поднесла неподвижное тельце к костяному кубку, наполняя его еще теплой красной жидкостью. В углу хижины на возвышении стоял алтарь с возложенными на него высушенными цветами.

Она торжественно поставила кубок на алтарь, затем извлекла кованую шкатулку, открыла тяжелую крышку и достала вылепленную из воска и праха мертвеца, куколку с округлыми очертаниями.

Сигрун произнесла слова благодарности, прося принять ее подношение, и осторожно опустила куколку в кубок. Он тут же вздрогнул, по тягучей поверхности пробежали круги.

Глаза женщины зажглись благоговейным восторгом.

Оставив алтарь, она снова вернулась к столу. Движения ее были плавными, мягкими, будто она танцевала.

Сигрун взяла в руки широкую хрустальную чашу, накрытую крышкой. Внутри чаши что-то шевелилось и шуршало. Эти звуки вызвали довольную улыбку у Сигрун, будто она слушала прекрасную мелодию, что наигрывают музыканты, хорошо владеющие своим искусством.