– Это нелепо. На кой черт мне нужен лондонский сезон?

– Чтобы найти мужа, полагаю, – последовал ответ Гидеона.

Это только озадачило ее еще сильнее.

– А на кой черт мне нужен муж?

– Дабы обрести долговременную финансовую стабильность, – сказала ей Лилли. – Что-нибудь более надежное, чем овцы, которые могут заболеть, или урожай, который может подвести.

– Муж тоже может заболеть, – возразила она. – И, бьюсь об заклад, мужья регулярно подводят своих жен. К тому же у нас нет ни овец, ни урожая.

– Но будет, только дай тебе волю.

– Ну а что в этом плохого? – Лилли открыла рот, похоже, готовая объяснить, что в этом плохого, и Уиннифред попробовала зайти с другой стороны. – Мне почти двадцать шесть. Я слишком старая.

– Для традиционного дебюта – да, но не для обычного сезона. – Лилли в возбуждении подалась вперед. – Опера, магазины, балы и суаре, верховые прогулки в Гайд-парке и поездки на Бонд-стрит. Ты могла бы жить такой жизнью… – Она оборвала себя, по-видимому, вспомнив, с кем говорит. – Ты могла бы иметь мужа, у которого будет достаточно денег, чтоб держать тебя по колено в овцах и земле до конца твоей жизни.

Уиннифред задумчиво смотрела на подругу. Невозможно было не заметить, как зажглись глаза Лилли, когда она заговорила о поездке в Лондон.

– Это у тебя должен быть сезон, – решила она. – Ты любишь это куда больше и лучше сможешь им воспользоваться.

Гидеон ответил раньше Лилли:

– Отличная идея.

– Милорд, расходы, хлопоты… – запротестовала Лилли.

– Совершенно не ваша забота, – закончил за нее он. – Семейство Энгсли вполне может себе это позволить, и у меня есть двоюродная тетя, которая с превеликим удовольствием представит обществу двух очаровательных леди.

– Ей придется довольствоваться только одной, – сказала Уиннифред, твердо уверенная, что ни за какие коврижки не поедет в Лондон, чтобы заниматься такой ерундой, как поиски мужа.

Лилли упрямо сжала губы.

– Без тебя я не поеду.

– Лилли, это нечестно.

– Честно или нет, но ты прекрасно знаешь, что я не оставлю тебя здесь одну.

– Я… – Уиннифред взглянула на Гидеона, ожидая помощи, но он опять сверлил свирепым взглядом свою тарелку и бормотал что-то про пять фунтов. Она подумала было взять вилку и запустить ему в голову, но все же сумела сдержаться. – Со мной все будет хорошо, правда. Я…

– Ты едешь со мной в Лондон, или мы обе останемся здесь.

Уиннифред смяла лежащую на коленях салфетку в кулаке, встретилась с непреклонным взглядом подруги и поняла, что не может сказать «нет». Лилли всегда хотелось большего, чем они имели в Мердок-Хаусе или могли купить на свои ограниченные средства в ближайшей деревне Энскрам. Она никогда не жаловалась, никогда не увиливала от самой тяжелой работы. Она с улыбкой голодала, без намека на протест носила обноски… и с распростертыми объятиями приняла ребенка, который больше никому не был нужен.

Но порой, когда им было слишком холодно, или голодно, или слишком страшно, чтобы спать, она мечтательным тоном рассказывала о своем коротком пребывании в Лондоне – про оперу, про суаре и про эти поездки на Бонд-стрит.

Уиннифред бросила салфетку на стол, чертыхнулась – судя по всему, достаточно цветисто, чтобы оторвать внимание Гидеона от своей тарелки, – и встала.

– Прекрасно. Мы едем.

– Спасибо. Фредди…

– Мне надо починить забор.

Уиннифред выскочила из комнаты. А нрав у девушки довольно крутой, размышлял Гидеон. Не злобный и не буйный, как у его мачехи, но все равно грозный. Он находит и его, и саму Уиннифред привлекательнее, чем хотелось бы.

Он повернулся к Лилли и увидел, что она сидит бледная, с плотно сжатыми губами и покрасневшими глазами.