Мадж посмотрел на Джудит:

– Не могли бы вы рассказать, как провели вчерашний вечер?

– Я весь вечер была одна и легла спать в половине одиннадцатого, – ответила Джудит.

– И вас, значит, поведение мистера Шортхауса не сильно возмутило?

Она пожала плечами:

– Поверьте, меня это не слишком удивило. Такое случаются сплошь и рядом.

Мадж сочувственно кивнул:

– Вы правы.

– Нам пора на ланч. – Стейплтон допил пиво и бросил окурок в камин.

Джудит встала, застегивая пальто, затем нерешительно повернулась к Адаму:

– Мистер Лангли, вам мисс Дэвис что-нибудь говорила об опере Бориса?

– Говорила, – ответил Адам. – И я согласен посмотреть партитуру.

– Боюсь, вы будете разочарованы, – грустно проговорил Стейплтон. – Но за любезность большое спасибо.

– Когда вы мне ее дадите?

– Партитура где-то в доме Шортхауса. Все зависит от инспектора. – Он посмотрел на Маджа.

– Я вам ее верну, – сказал тот, неожиданно повеселев. – Думаю, партитура к делу не относится.

– Но даже если мне ваша опера понравится, – сказал Адам, – продвинуть ее постановку будет не просто. И надеюсь, это вокальная партитура? Говорят, Лист мог сыграть всего «Тристана и Изольду» с листа по полной оркестровой партитуре, но я еще такого уровня не достиг.

Стейплтон улыбнулся:

– Я полагаю, это легенда. Вряд ли такое было под силу даже Ференцу Листу. Но у меня партитура вокальная. – Он замялся. – И я хочу вернуть ваш крем.

– Оставьте его себе, – сказал Адам.

Джудит и Стейплтон вышли.

– Это не тот крем, который я купила тебе в подарок, когда шел «Дон Паскуале»? – спросила Элизабет.

– Я дал ему баночку, которую тогда пытался стащить Эдвин, – успокоил ее Адам. – А твою недавно начал.

– Милая пара, – задумчиво проговорил Фен. – Но девушка очень взвинчена, а молодому человеку необходимо показаться доктору. Хотелось бы верить, что она не притворяется и действительно восприняла хамство Шортхауса спокойно.

– Вы хотите сказать, что у нее мог быть мотив для убийства? – спросил Мадж.

– Да, такое вполне возможно, – негромко произнес Фен, как бы обращаясь к самому себе. – Предложение такого рода для любой нормальной девушки является оскорблением. Нельзя также исключать и то, что поведение Шортхауса могло подвигнуть к убийству и Стейплтона. Все зависит от того, насколько далеко зашел Шортхаус. – Он помолчал. – Итак, у нас есть четыре мотива. Угроза увольнения и крах карьеры дирижера (Пикок), деньги (Чарльз Шортхаус), месть (Стейплтон) и оскорбленная добродетель (Джудит Хайнс). И нам предстоит ответить на три вопроса. Первый – кто подсыпал нембутал в бутылку Шортхауса? Второй – кто позвонил доктору Шанду и почему? И наконец третий – что делал Шортхаус в такое время в театре?

– Вы забыли еще один вопрос, самый существенный, – сказал Адам. – Как вообще кто-то мог убить Шортхауса?

Фен кивнул:

– Да, да, конечно. Но вначале я должен посетить Чарльза Шортхауса. Вы с ним знакомы?

– Немного.

– В таком случае после ланча мы с вами отправляемся в Амершем.

Сэр Ричард уехал на ланч к себе домой, инспектор Мадж отправился по своим делам, известным лишь посвященным, а Адам и Элизабет отобедали у Фена в его квартире на Сент-Кристоферс, куда поднялись по покрытой ковровой дорожкой лестнице с видом на сад.

В гостиной превалировали, разумеется, книги. На стенах китайские миниатюры и старинные барельефы, а каминную полку украшали бюсты великих английских писателей. За величественным столом «Шератон» еду подавал пожилой камердинер, служивший у Фена много лет.

За ланчем говорили об опере, особенно о Вагнере, разумеется, о смерти Шортхауса, недоумевая, как это могло произойти. За кофе обсудили планы на остаток дня.