Заметив нас с Биссетт, незнакомец прервался и церемонно коснулся шляпы, приветствуя и ее, и меня.

– Добрейшего вам вечера, госпожа, и юному джентльмену тоже. Я вот рассказывал этой молодой леди, – незнакомец обращался к Биссетт, но посылал дружелюбные взгляды и мне, включая тем самым в разговор, – как так получилось, что мне, чужому в этих краях человеку и странствующему работнику, приходится просить о милости, хотя прежде я ничего такого не делал.

Такая быстрая манера речи была мне незнакома, и приходилось напрягаться, чтобы уловить смысл. Произнося слова, он поворачивался то в одну сторону, то в другую, словно стараясь определить, кто здесь главный – матушка или моя няня.

– Так не поможете ли честному обнищавшему работяге, к которому счастье повернулось спиной, – говорил он матери, – не дадите ли ему ночлег и еды, а то он весь день только и знал, что мерил ногами дорогу?

– Поди прочь! – внезапно крикнула моя няня.

Лицо незнакомца мгновенно потемнело, брови насупились; он повернулся к Биссетт.

– Убирайся прочь! – снова вскричала Биссетт, напуганная, наверное, выражением его лица. – А то я позову мистера Пимлотта.

Лоб незнакомца тут же разгладился.

– Для меня это самое то – поговорить с хозяином дома.

Биссетт обратила взгляд к матери, которая зарделась и опустила глаза. Незнакомец, удивленный, обратился ко мне:

– Где ваш отец, юный джентльмен?

– У меня его нет.

– Ну-ну, юный господин, – бродяга улыбнулся моей матери, – отец есть у каждого.

– Нет, у меня его никогда не было.

– Убирайся прочь со своим бесстыдством! – крикнула Биссетт.

Словно бы не слыша ее, незнакомец обратился к ма-тушке:

– Что скажете, миссис Пимлотт? Не найдете ли для меня пенни-другого?

– Глупости, мистер Пимлотт – это садовник, – воскликнул я. – А наша фамилия – Мелламфи.

– Так как же, миссис Мелламфи, окажете мне милость?

– Я… боюсь, у меня нет с собой денег.

Произнося это, матушка нервно коснулась серебряного цилиндрика, который всегда носила на цепочке-поясе; там она держала ключи. Я заметил, что большие глаза незнакомца испытующе проследили за ее движением.

– А здесь что, – указал он, – тоже ничего нет?

Она впервые взглянула на него с тревогой и замотала головой.

– Ни гроша во всем доме? Даже пары медяков?

Не спуская с него глаз, матушка сказала:

– Биссетт, не принесете ли мне шестипенсовик с письменного стола?

– Нет, мэм, – решительно отозвалась няня. – Покуда тут этот бездельник, я вас и мастера Джонни из виду не выпущу.

– Думаю, мы должны ему помочь, няня. Так будет лучше.

– Проявите милосердие, госпожа, – нахально вставил бродяга, обращаясь к Биссетт.

– Милосердие для тех, кто его заслуживает, а у тебя на лице написано, что по тебе плачет виселица; готова поручиться, с законом ты не в ладах. Если я куда пойду, то за констеблем, тогда и посмотрим, что ты за птица.

– Чтоб тебя, старая карга, да что ты суешься! – вскричал бродяга, враз сбросив маску благодушия.

С ругательством он шагнул вперед, поднял трость и положил руку на ворота, словно собираясь их открыть. Матушка вскрикнула и отступила, я же ринулся к воротам, чтобы отстоять свои владения.

– Посмейте только войти! Я вас с ног собью, сяду сверху и буду сидеть, пока не придет мистер Пимлотт.

Бродяга опустил на меня хмурый взгляд, а матушка с няней бросились ко мне, чтобы оттащить от ворот. Но когда бродяга поднял глаза на них, его губы растянулись в улыбке, которая напугала меня еще больше, чем прежняя гримаса.

– Вы ведь не подумали, что я собираюсь войти, не подумали? Что я, дурак, что ли, закон нарушать.