Геохимик приехал сюда с конкретной задачей. И сейчас он собирал образцы: озерная вода, отложения, донный ил, проба почвы. Всё складывалось в пробирочки, баночки, бюксы. Пузырьки бережно составлялись в деревянный лоток, подписывались, запечатывались. На коленях лежал блокнот, где его чётким, «кабинетным» почерком уже были занесены десятки наблюдений. Из кожаного чехла выглядывал японский диктофон «Sanyo» – дорогая вещь, подаренная на юбилей коллегами из института.

– Сорбция ила нестабильна… – бормотал он, нажимая кнопку записи. – Возможно присутствие переменных валентностей железа. Или марганца. Надо брать глубже.

В котелке на углях кипела вода. Из консервной банки с надписью «Говядина тушёная. Госрезерв» он выковыривал ложкой плотные, чуть разваливающиеся волокна тушёнки с прожилками желтоватого жира и аккуратно опускал в кипяток с крупой. Пахло сытно: смесь вареного мяса, укропа и закопчённого дерева. Пища без изысков, но вкусная и сытная.

Через час солнце село. Над лесом повисла серая мгла. Мельников затушил костёр, стянул сапоги, залез в палатку и застегнулся в спальнике, оставив только щель для дыхания. Ночи в лесу прохладные, будто не лето вовсе.

За брезентом стояла плотная тишина. Слишком тихо: ни шелеста листвы, ни комариного писка. Как будто всё вокруг вымерло. Где-то вдалеке ухнула птица – разово, чуждо, будто случайно, и тут же замолкла. Мельников ворочался в спальнике, не находя удобного положения. Что-то кольнуло в бедро – он поискал рукой, это была авторучка, застрявшая в складке одеяла. Геохимик выругался шёпотом, без мата, а по-интеллигентному даже культурно. Вытащил её, перевернулся на другой бок… и всё-таки задремал.

Проснулся внезапно. Отчего – сам не понял. Словно не звук – давление услышал. Что-то едва ощутимое, но гнетущее, продавило темноту палатки. То ли стон, то ли шорох – непонятно.

А потом – снова звук, но уже другой: как будто кто-то прошёлся пальцами по внутренней стороне платки.

Как? Это невозможно! – промелькнули мысли в голове ученого. Я ведь зашнуровал вход в палатку крепко-накрепко!

Мельников резко сел. Сердце колотилось, пальцы торопливо нащупывали застёжку спальника. Он потянул за язычок, звук молнии показался громким.

Нет, Валентин был не из пугливых. Тайга, скалы, горные пещеры, заброшенные шахты – всё это он прошёл. Один. С приборами, журналом, термосом и жаждой исследований. Суровая природа, одиночество, глухая ночь – привычное для него дело. Но здесь… здесь было иное. Как будто нечто природное отвернулось от этой земли. Ученый это нутром чувствовал, на инстинктах. Это и пугало – когда привычное научное мышление и логика не могли помочь, он вдруг почувствовал себя беспомощным, словно ребенка кинули в джунгли, кишащие хищниками. Это было неправильное место.

Он прислушался.

Шаги.

Тихие. Крадущиеся. Будто кто-то босиком пробирался по мокрому мху. То ли человек, то ли зверь, то ли нечто иное. Нечто, что не должно ходить на двух.

Мельников замер. Дыхание стало неглубоким. Но грудь ходила часто, как у загнанного зверя. Он медленно, дрожащими руками, потянулся к «Ленинградскому» фонарю, лежавшему у головы.

Пальцы не слушались. Кнопка будто исчезла. Сердце стучало в ушах. Он надавил сильнее.

Щёлк!

Луч света резанул темноту. Как ножом. Он прошёлся по стенкам палатки, по вещам, по входу… пусто, а шнуровка не нарушена…

Но звук не исчез. Снаружи кто-то остановился. Прямо рядом.

И тогда по брезенту кто-то провёл когтями или ичем-то острым – медленно, тягуче, с противным скрежетом.