Так что этот стук, раздавшийся теперь из отцовского гроба – Митрофан Кузьмич словно бы ожидал его услышать. Знал, что рано или поздно отец потребует с него ответа: почему он раскрыл жене тайну, раскрывать которую не имел права? А сейчас ещё и вознамерился отстранить Ивана, любимого внука Кузьмы Алтынова, от семейного дела?

– Нет! – Митрофан Кузьмич замотал головой, отгоняя морок. – Никто там, в гробу, стучать не может! Отец уже почти полтора десятка лет как в райских кущах. А я просто слишком долго был на жаре, и потом ещё тут, в погребальнице, духотой надышался. Вот мне и блазнится всякое.

Купец первой гильдии снова развернулся и по второму разу пошагал к запертым дверям погребальницы. На сей раз он без колебаний отодвинул засов и даже попытался распахнуть дверь – она открывалась наружу. Вот только – не тут-то было! Те, кто недавно в эту дверь постукивал, никуда не ушли. И были это не сынок и не племянник купца Алтынова, отнюдь нет!

Когда купец надавил на дверь, пытаясь её отворить, в щель между нею и косяком тут же просунулись пальцы: человеческие, вот только числом куда более десяти! На каждой пятерне они выглядели по-разному. Где-то выглядели бледными, будто вылепленными из парафина, но всё-таки почти живыми. Где-то казались ломкими, словно сухие древесные веточки с ободранной корой. А где-то и вовсе были неполными: с недостающими фалангами, а то и на четырёхпалых или трёхпалых кистях.

Митрофан Кузьмич рванул на себя прочную железную дверь прежде, чем успел подумать: кому такие пальцы могли бы принадлежать? И она перерубила персты, всунувшиеся внутрь. Так что они попадали вниз, прямо к носкам сапог Митрофана Кузьмича. Попадали, однако не перестали при этом шевелиться – подёргиваться и извиваться, словно толстые бледные гусеницы. Купец торопливо задвинул дверной засов, наступив попутно на несколько таких гусениц – и даже сквозь подошвы сапог ощутил их тошнотное, непрерывное, упорное копошение.

– Матерь Божья! – Митрофан Кузьмич осенил себя крёстным знамением. – Да что же это! У меня видения? Я умом двинулся?

Он опустился на колени, поднял с каменного пола один из пальцев – отсечённый на уровне второй фаланги – и поднёс его к самым глазам.

Палец был толстый, явно мужской – указательный или средний перст. Жёлтый пористый ноготь на нём треснул точно посередине, кожа почти вся слезла, а перерубленная кость крошилась, как старое мыло. И всё равно дьявольский перст вёл себя так, будто в нём ещё теплилась жизнь: сгибался и разгибался в своей единственной фаланге и явственно пробовал вывернуться из руки Митрофана Кузьмича.

Купец первой гильдии швырнул его обратно на пол, вскочил на ноги и принялся топтать разбросанные у входа персты с таким остервенением, словно это были ядовитые аспиды или чумные крысы.

– Нет уж, вы сдохнете!.. – бормотал он, ощущая сухую расползающуюся ломкость под сапогами. – Придётся вам сдохнуть, хотите вы того или нет!..

Однако полностью расправиться со своими противниками ему оказалось не суждено. Из отсечённых дверью пальцев на полу продолжало шевелиться с полдесятка, не более, когда прямо у себя за спиной Митрофан Кузьмич вдруг услышал адский грохот, от которого вся монументальная погребальница словно бы подпрыгнула – взвилась над землёй и тотчас опустилась на неё снова.

Купец медленно повернул голову – поглядел через плечо: гранитный саркофаг с гробом его отца на постаменте возле стены больше уже не стоял. Как-то кривенько, неопрятно он валялся на боку. Гранитная его крышка отвалилась, раскололась надвое. А из внутренности саркофага – из дубового гроба – доносились уже не просто звуки шевеления. Крепкая древесина, без единого пятна гнильцы, вся будто шла волнами, когда кто-то изнутри раз за разом ударял в неё.