Младенец не дышал, когда его извлекли из тела матери. Уж это-то Митрофан Кузьмич понял сразу! «Мёртвеньким родился», – только и подумал он.

Но эскулап смириться с таким исходом не пожелал: положил ребёнка на спинку, вычистил ему носовым платком ротик, а потом, зажимая крохотный нос младенца, принялся в этот ротик вдувать воздух. Мавра ничего этого не видела: следуя указаниям доктора, придавливала чем-то Танюшин живот. И к младенцу находилась спиной. Она могла бы догадаться, что с новорождённым не всё хорошо – раз он не подаёт голос. Но догадалась она или нет – о том Танина нянюшка помалкивала. А сам Митрофан Кузьмич впоследствии так и не решился её об этом спросить.

Между тем доктор всё колдовал над младенцем: целую минуту – а может, и больше. А ведь должен был бы заняться родильницей: она-то, хоть и со взрезанным чревом, продолжала дышать! И Митрофан Кузьмич уже думал с каким-то отрешённым оледенением: он своими руками порешит врача-неумёху, если окажется, что он, купец Алтынов, потерял этой ночью и жену, и сына. А потом пойдёт в каторгу – и какое это будет облегчение! Но нет: младенец вдруг хрипловато втянул в себя воздух и тоненько, как крохотный котёнок, запищал. И Митрофан Кузьмич одновременно с этим сам начал беззвучно рыдать, крестясь на иконы и шепча какую-то бессвязную молитву.

Младенца немедленно передали Мавре, которая приняла его на руки – в приготовленную загодя пелёнку. А доктор наконец-то занялся Татьяной Дмитриевной. Она – слава Господу Богу! – так и оставалась в бесчувственном состоянии всё то время, пока её зашивали и накладывали бинты.

И в тот день доктор покинул дом на Губернской улице, став богаче на пятнадцать тысяч рублей: Кузьма Алтынов своё слово всегда держал. Вот только едва Татьяна Дмитриевна пошла на поправку, доктор стал за версту обходить дом Алтыновых. Как видно, Кузьма Петрович и ему сказал то же самое, что и своему сыну – сразу, как отбыл доктор. А меньше чем через год эскулап и вовсе из Живогорска уехал – продал свою практику тому самому врачу, который потом пользовал Иванушку после нападения собак: Сергею Сергеевичу Краснову.

Митрофан Кузьмич припоминал, что тогда, много лет назад, отец его прямо-таки взъярился, когда узнал, что в Живогорск прибыл именно доктор Краснов. Кричал, что тот и года здесь не продержится. И в чём состояла причина такой злобной ярости Кузьмы Алтынова, даже его сын вызнать у него не сумел. Тем не менее выжить Сергея Сергеевича Краснова из уездного города старому купцу так и не удалось: новый доктор пережил своего недруга и до сих пор продолжал пользовать пациентов в Живогорске.

Впрочем, и без всяких докторов Иванушка рос на удивление здоровеньким – даром, что появился из чрева матери бездыханным. А что вырос мальчонка чудаковатым – не от мира сего, так стоило ли тому удивляться? Ведь ни одному миру он в полной мере не принадлежал: ни миру живых, ни, слава богу, миру мёртвых.

– Гляди у меня, – сказал в день его появления на свет Митрофану Кузьмичу отец, – не проболтайся никому о том, что сегодня здесь произошло! И особливо – от жены крепко это таи. Не сможет она любить сынка, если узнает, что был он мертворождённым, а доктор его оживил. А паче того – не сможет, когда узнает, что других деток у неё после этого сечения не будет никогда. Коли сболтнёшь ей об этом, так я тебя и с того света достану!

А Митрофан Кузьмич отцовский завет не исполнил. И неважно было, что сказал он Татьяне правду при обстоятельствах чрезвычайных – и когда его отца уже не было на свете.