Сходство, существующее между принципом естественного отбора в биологии и в культуре, не метафорическое, а существенное, ибо культуру можно в равной мере рассматривать и как набор знаков, интерпретируемыми ее носителями и сторонними наблюдателями, так и как совокупность самокопирующихся элементов, бессознательно воспроизводимых людьми[124]. Соответственно как в биологии, так и в истории нельзя предсказать еще неизвестные формы, но можно постараться понять, почему известные оказались жизнеспособны или, напротив, вымерли.

Мало сказать, что разнообразие социокультурных и социополитических проявлений ограничено условиями материального существования. С этим никто никогда не спорил, но интересно не то, почему эскимосы не имели государственности, а почему она появилась у шумеров. Коротаев (да и не только он, разумеется) отмечает, что для сбалансированного традиционного общества социальная эволюция нежелательна и практически любые сдвиги ведут к хотя бы временному ухудшению условий жизни. Поэтому сообщества, вышедшие за порог первобытности, представляют собой аномалию, а не норму. Эти выводы, в пользу которых накоплен колоссальный массив фактов, заставляют нас в корне переформулировать основной вопрос, который задают историки древности и первобытности. Бессмысленно спрашивать, почему более сложные формы социополитической организации или более совершенные орудия труда в тех или иных условиях не возникли или не вошли в употребление. Наша задача понять, в результате какого удивительного стечения обстоятельств изменения все же произошли. Эта задача осложняется тем, что во многих случаях основную роль играло влияние более сложных обществ на менее сложные вплоть до прямого копирования последними тех или иных социальных институтов, не говоря о заимствовании технологических достижений. Случаи спонтанных изменений, ведущие к радикальной общественной трансформации, единичны, что мешает создать общую типологию такого процесса.

Одну из интересных проблем подобного рода предлагает нам история южного Туркменистана и северо-восточного Ирана в период между концом IV и началом II тыс. до н. э. Исторический переворот, произошедший в этом ареале в конце соответствующего периода, замечателен тем, что не может быть охарактеризован в терминах «прогресса/ регресса» и демонстрирует пример того, насколько разные типы обществ способны существовать в сходных природных условиях и на примерно одинаковом уровне развития технологии.

Начатые В. М. Массоном в 1985 г. раскопки поселения Илгынлы-депе, покинутого жителями в начале III тыс. до н. э., показывают, что к этому времени местная община численностью 1000–1500 чел. скорее всего не имела организационного центра, а состояла из независимых домохозяйств – как более, так и менее влиятельных и богатых. На это указывает наличие в большинстве жилищно-хозяйственных комплексов парадного помещения, предназначенного для приема гостей и совершения каких-то обрядов, и отсутствие на поселении сколько-нибудь крупного (а потому заметного в современном рельефе) объекта, который мог бы рассматриваться как общинный храм. О том же свидетельствует и отсутствие погребений, которые выделялись бы над общим уровнем. Лишь в одном позднем захоронении найдена крупная медная булавка[125]. В остальных обнаружены керамическая чашка (редко две), иногда каменная бусинка, либо инвентаря нет вообще.

В поздний период существования памятника (два верхних строительных горизонта и, может быть, еще один, архитектура которого не сохранилась, а материал оказался на поверхности) в культуре Илгынлы-депе появляются черты, связанные с так называемым геоксюрским комплексом. Для него характерно: 1) использование песка, а не органики в качестве отощителя при изготовлении небольших тонкостенных сосудов открытых форм (чаш); 2) новый тип орнаментации керамики с включением таких элементов, как мальтийский крест, ступенчатая пирамидка, лесенка, сетка; 3) изменения в иконографии женских статуэток (прежде всего глаз – теперь не круглых, а удлиненных). Время, на протяжении которого эти изменения внедрялись, трудно точно измерить, но это явно не был моментальный акт, а скорее период жизни двух-четырех поколений людей. Ни на Илгынлы-депе, ни на других памятниках Средней Азии и Ирана, где геоксюрская керамика зафиксирована (Алтын-депе и поселения Геоксюрского оазиса, Шахри-Сохте в Систане, Саразм на Зеравшане) проследить ее генезис не удается. Возможно, что стиль был сознательно выработан в течение короткого времени как выражение неких новых (нам, естественно, неизвестных) религиозных идей. Нельзя полностью исключать, что конечным источником для геоксюрской иконографии были росписи на посуде джемдет-наср и на стенах прото-эламских зданий. Ничего более близкого ни по форме, ни территориально отыскать во всяком случае не удается.