«Так зачем же ты уложил ее в койку, где спишь только сам? Проняло до костей, что у нее никого не было? Или чтоб контролировать Зака, дербанящего свои трофеи на террасе? А может быть, впервые в жизни от простого секса в миссионерской позе снесло крышу?» – Агафонов не знал и не спешил с выводами.

«Мне хорошо с ней», – поставил он жирную точку в раздумьях и, перевернув Еву на спину, навис над ней тенью.

 Они задремали только под утро и почти тут же проснулись от резкого звука, донесшегося с кухни. Вернее, первым подскочил Агафонов, чем и разбудил Еву.

– Что? – спросонья пробормотала она, потянувшись к нему.

– Спи, спи, – прошептал он, целуя ее в висок.

– Там кто-то ходит? – испуганно мяукнула она и воззрилась на него широко распахнутыми глазами.

– Товарищ Зак, – скривился Михаил. – Видимо, мой кабаний медведь соблаговолил вернуться в дом. Пожрать, небось, захотел. Сейчас задам этой скотине корма и приду, – сообщил Агафонов, нежно огладив тяжелую грудь любовницы. Накинув черный махровый халат, он босиком прошлепал на кухню, намереваясь выдать папиному троглодиту кашу с мясом, с утра специально сваренную домработницей Анной Васильевной. Но включив свет, Агафонов грязно выругался.

– Твою собачью маму, Зак, – рыкнул он на собаку. Пес, конечно, дрессированный и умный, но должен признавать первенство хозяина. – Вот что ты наделал, паршивая морда?

Зак виновато глянул на него и гордо удалился на заснеженную террасу.

– Птицу свою забери, – тихо, но грозно скомандовал Агафонов. – Тебя бы еще заставить полы помыть…

Пес вернулся и, укоризненно глядя на Михаила, забрал с бледно-серой глянцевой плитки истерзанную тушку.

– Пока хозяин развлекал гостью, ты решил от души повеселиться, – недовольно пробурчал Агафонов, рассматривая пол кухни, щедро украшенный окровавленными мазками. – Тут той птицы, – пробормотал он себе под нос и, зайдя в прачечную, набрал в ведро воды и взял швабру с тряпкой. – Твою мать, Зак, – снова выругался Михаил. Можно было оставить и самому не убирать. Завтра, то есть уже сегодня, ровно в десять придет Анна Васильевна и все помоет. Но в любой момент на кухню может выйти Ева и испугаться…

Он попытался вспомнить, когда в последний раз ему приходилось махать шваброй и тряпкой. Армия не в счет. И по всему получалось, что только в родительском доме. А значит, почти двадцать лет назад. Быстро вымыв пол, он запустил кофемашину и минут через пять вернулся в спальню с подносом, где возвышались два стакана с латте.

– Подкрепись, и поговорим, – предложил он Еве, голой стоявшей у окна и задумчиво взирающей на спящий город.

– А? – вздрогнула она. – Что?

– На вот надень, – Агафонов, поставив поднос на небольшой столик около камина, залез в шкаф-купе и вытянул оттуда первую попавшуюся рубашку. Белоснежную сорочку от Бриони по цене, равной среднемесячному окладу начальника юридического отдела. – Моя собака не привыкла к виду голых женщин, – фыркнул он, замечая, как его любовница накидывает рубашку, как подворачивает рукава и застегивает пуговицы. – Не развращай пса, Ева…

– Ты так говоришь, – усмехнулась она, – будто тут кроме меня отродясь женщин не бывало.

– Ну да, – искренне заверил он, усаживая ее в белоснежное кресло и садясь рядом в точно такое же. Агафонов хлебнул кофе из своего стакана и, задумчиво глядя на Еву, поинтересовался серьезно: – Это что за разговоры об увольнении? Ксения Олеговна вчера аж напилась с горя… – нетерпеливо бросил он, умолчав, что застал Ксению Рубакину в объятиях Игоря Антонова.

– Я ей ничего не говорила, – охнула Ева. И в мягких бликах пламени ее лицо показалось ему особенно нежным. – Только с Надеждой Сергеевной поделилась…