– Спасибо. – Надя положила фотографию на бедро. Порылась в кошельке и подала миму горстку монет. Он выпучил глаза в притворном восхищении. Взял кроны и по очереди забросил их себе в рот. Замотал головой – голова зазвенела, как копилка. Надя поощрила шоу смешком и опустила глаза в мобильник. Проплыли снимки с тренажерного зала, видео с концерта Стинга, рецепт шоколадного торта, ноготочки. Трамвай подкатил к Ольшанской, чтобы высадить влюбленных подростков. Надя осталась наедине с мимом.

Она подавила зевок, думая о том, что снова не выспится нормально. Взгляд остановился на попутчике. Мим показывал ей руку, обернутую платком. Надя досадливо скривилась. Непрошеное представление начало утомлять. К тому же она заметила, что трико мима заляпано грязью. Кучерявые волосы сальные и свивающиеся, как проволока. Прилипшая улыбка отдает чем-то нездоровым. Маниакальным.

– Достаточно, – сказала Надя.

В ответ мим сдернул платок. Под ним был голубь. Дохлый голубь. Тушка птицы кишела гнусными личинками, она разложилась настолько, что буквально распадалась в руке.

«Просто отлично, долбаный ты наркоман».

Надя встала и протиснулась к выходу. На периферии взгляда псих покачивался от беззвучного смеха и хлопал себя по животу. До пункта назначения было три остановки, но Надя решила сделать пересадку.

«Черт…» – Она заметила, что квадратик из фотоаппарата моментальной печати приклеился к джинсам, как кусок скотча. Надя оторвала его и хотела выбросить, но застыла с колотящимся сердцем. Фотография проявилась. И на ней была Надя. Голая. Мокрая, будто только что принимала душ. Чуть моложе, чуть худее, с каре, которое носила в середине нулевых.

Голая Надя принимала солнечные ванны на поросшем травой пригорке в двадцати метрах от фотографа.

Надя из сегодняшнего дня, шокированная Надя, узнала это место. Торба-На-Круче. Она не была там много лет, но прежде посещала десятки раз, в том числе – да, голая, прямо из душевой кабины. Всегда одна, и не было рядом никого, кто мог бы запечатлеть на «Полароид» ее наготу.

Надя повернулась и отпрянула, врезавшись в двери. Мим возвышался над ней, ухмыляясь. От него несло забившейся мойкой и псиной. Он вставил в глазницы кроны, монетки радостно подмигивали Наде, ловя свет ламп. Рука в перчатке метнулась к ошарашенной девушке и тут же отдернулась. Посмотрев вниз, Надя увидела, что мим тянет из-под ее футболки алую ткань.

В животе распустился цветок невыносимой боли. Надю словно наизнанку выворачивало. Она попыталась кричать, окликнуть водителя, но голосовые связки не подчинились. Рывками, утирая со лба пот преувеличенным жестом, мим тащил из-под Надиной футболки метры алой ткани, которые ложились у его ног. А потом туда же стали падать липкие сизые жгуты, и вонь заполнила вагон. Надя сползла по дверям, скорчилась на ступеньках и смотрела снизу вверх, как мим вытягивает из нее кишки.

«Это сон», – подумала она. И внезапно узнала человека, прячущего лицо под слоем грима, глаза – под никелевыми кругляшами.

– Ты… – просипела она.

Мим притиснул к груди гирлянды ее внутренностей и принялся скручивать их и связывать, делая из кишки собачку. Надя умерла до того, как остановился трамвай.

Давным-давно одна девочка подружилась с волшебником. Девочку звали Лиза, ей было девять, а волшебнику – сколько? – лет тридцать. Или лет триста? По волшебникам ведь и не скажешь.

В то лето в доме Лизы жил дракон. Он приехал в приморское захолустье строить турбазу и околдовал Лизину маму. Мама ослепла и не понимала, что дракон покрыт чешуей, отвратительно рогат и изрыгает из зловонной пасти пламя.