Гуго лелеял мечту накопить денег, вернуться в Германию, выгодно и удачно выдать сестру замуж – с достойным приданым, за уважаемого и высокородного человека – а затем осесть в собственном имении и жениться самому: барон частенько разглагольствовал о том, что поместью не хватает детского смеха и топота множества маленьких ножек.

Впрочем, болезнь Евы с переменой климата никуда не делась, а после смерти Барбароссы Гуго и вовсе замкнулся в себе и дальнейших планов не строил, примкнув к Странноприимному ордену и оттягивая тем самым неизбежный момент принятия окончательного решения.

– Теперь вы знаете. И что теперь вы думаете обо мне?

Ева встревожено вглядывалась в смуглое лицо, честно пытаясь понять ассасина. В том, что Сабир был убийцей, она теперь не сомневалась, – но с какой целью он заявился сюда, к ней, посреди ночи?

– Зачем вы принесли цветок? – спросила она наконец – совсем не то, что хотела.

– Мой отец говорил, что мужчина должен дарить цветы только любимой женщине. Так он покорил мою мать: она вышла за него замуж добровольно, в отличие от второй жены, а я, её единственный ребёнок, всегда был его любимым сыном, – Сабир коротко улыбнулся. – Я раньше никогда не встречал красоты, подобной вашей. И никогда не думал, что смогу кого-либо полюбить…

– А может, вы были правы? – протестующее вскинула подбородок Ева: любые ухаживания за годы одиночества в поместье и опасных во всех смыслах военных походов она научилась пресекать на корню. – Откуда в вас любовь, когда вы так презираете людей?

Сабир удивился. Даже хватку ослабил, чем не преминула воспользоваться Ева – вырвала ладонь из чужой руки, запахнула шаль поплотнее, вцепившись пальцами в тонкую ткань у самого горла.

– Почему вы так думаете? – тихо спросил он.

– Простите, – выдохнула девушка, внезапно ощутив волну стыда за невольную откровенность, – но… вы людей убиваете…

– Ваш брат тоже, – дёрнул плечом Сабир. – Даже этот святой рыцарь, сэр Кай – и он убивал. В чём разница?

Ева помолчала.

– Разница есть, – наконец медленно проговорила она. – Сэр Кай убивал на полях сражений. Гуго, конечно, воевал и в рядах наёмников, но… но я знаю, что он никогда и ни за какие деньги не убил бы безоружного, беззащитного… мирного человека… есть границы, Сабир! Они есть для каждого. Эти границы нельзя преступать, это грех… грех против самого себя! Один раз наступите на вопиющую совесть – она умолкнет навсегда, и никто не окликнет вас, когда вы сделаете очередной шаг вслепую, ведущий в пропасть!

Сабир смотрел на разгорячившуюся девушку, на скулах которой даже в полумраке стал заметен румянец, и молчал. Спорить почему-то не хотелось, хотя вот оно – то знание, которое всю жизнь ускользало от него. Казалось, протяни руку, сожми пальцы – оно твоё! Но нет, растекается по ладони, как вода, утекает, будто песок, испаряется, поднимаясь в небо облачком белого пара…

Когда-то, в юности, он искал правду жадно, неистово, бросаясь из крайности в крайность, слушая, споря, принимая и отвергая. И в конце концов пришёл к выводу, что невежество повсюду, где звучат претензии на абсолютную и непреложную истину…

Ничто не истинно, и всё дозволено, – пожалуй, лишь эти слова, принадлежавшие Горному Старцу, ему пока не удалось опровергнуть. Но та свобода, которую обещал ему Старик, с каждым годом всё туже затягивала удушливую петлю вокруг горла, а игры с жизнью и смертью не приносили никакого удовольствия.

Безграничная власть обернулась рабством.

– Но я не испытываю презрения.

– Может быть, – согласилась Ева. – Вы, наверное, уже ничего не чувствуете. Вам безразличны страдания и непонятна радость. Так как вы можете рассуждать о любви?