Ему очень повезло оказаться на воскресном богослужении, и Кай лишь сожалел, что не сумел исповедоваться накануне, и оттого не мог теперь приступить к Причастию. И всё-таки он был в храме. Впервые за долгие, долгие месяцы он присутствовал на Литургии – пусть на пороге, пусть тесно прижатый к двери – и беззвучно повторял слова молитвы вслед за священником.

– Credo in unum Deum, Patrem omnipotentem, factorem caeli et terrae, visibilium omnium et invisibilium…** – грянул храм, и Кай сложил руки, с улыбкой повторяя слова любимой молитвы вслед за всеми.

(**Верую во единого Бога Отца Всемогущего, Творца неба и земли, видимого всего и невидимого…).

– Et in unum Dominum Iesum Christum, Filium Dei unigenitum, et ex Patre natum ante omnia saecula. Deum de Deo, lumen de lumine, Deum verum de Deo vero, genitum, non faktum, consubstantialem Patri: per quem omnia fakta sunt…***

(***И во единого Господа Иисуса Христа, Сына Божия, Единородного, от Отца рожденного прежде всех веков, Бога от Бога, Света от Света, Бога истинного от Бога истинного, рожденного, несотворенного, единосущного Отцу, через Которого всё сотворено…).

Толпа у ворот нестройно качнулась, и грузный горожанин пихнул Кая в левый бок, наваливаясь едва ли не всем весом. Крестоносец охнул, поперхнувшись на вдохе, схватился за раненое плечо. Мужчина не замечал распластанного по створке двери рыцаря – вытянув шею, старательно картавил всеобщую молитву.

– Et in Spiritum Sanctum, Dominum et vivificantem: qui ex Patre Filioque procedit…**** – сумел выдавить Кай, прежде чем давление толпы стало совсем невыносимым.

(****И в Духа Святого, Господа Животворящего, от Отца исходящего…).

– Посторонись.

Кай узнал голос Сабира, но повернуться не смог – слишком крепко был прижат к двери.

– Посторонись, говорю, – повторил убийца, и его голос, холодный, как сталь, странным образом был различим в общем гуле. По крайней мере, обращение совершенно точно услышал тот, кому оно предназначалось. Грузный мужчина удивлённо вздрогнул, переводя взгляд на мужчину в белом балахоне, и поспешил почему-то выполнить приказ, втягивая живот и отстраняясь настолько, насколько позволяли окружившие его прихожане. Кая дёрнули за локоть, оттаскивая от двери, и крестоносец лишь теперь смог увидеть прокладывавшего в толпе дорогу ассасина, уводившего его всё дальше от храма.

– Сабир, нет, – запротестовал Кай, но убийца не слушал – последний рывок, и оба оказались у местного стойла, где привязали своих лошадей. – Там же… служба… ещё не закончилась!

– Для тебя – закончилась, крестоносец! – отвязывая своего коня, отрезал араб. – В такой рубке даже здоровому дурно станет, что уж говорить про тебя. Твоей Еве тоже нехорошо; рыжик сейчас пытается вывести её из храма. Здесь и встретимся.

– Ты откуда знаешь? – поразился Кай.

Сабир хмыкнул.

– Я, в отличие от тебя, делом занимался. Да ты не сомневайся, рыцарь! Если я говорю, что сейчас их увидим, значит, так и будет. Вот, что я говорил!

Госпитальер вырвался из храма действительно словно по команде; собравшиеся у ворот храма прихожане посыпались в разные стороны, как домино. Рыжий рыцарь крепко прижимал к себе побледневшую сестру, и Кай услышал его рычащий, грохочущий голос.

– Домой! – громыхнул госпитальер, подталкивая Еву к стойлам. – На коня, живо! Если бы я знал… такая толпа! И ради чего? Ведь были же вчера на Литургии! Всё ради этого англичанина, а, Ева?! Который так и не пришёл! Вот ведь нечестивый, вероломный народ…

Гуго осёкся, увидев наконец перед собой представителя «нечестивого и вероломного народа», и крепче сжал сестринский локоть, вызывая у Евы негодующий вскрик.