– Поставь его, Пахом, – с ленцой приказал опричник. Взял стилос, принялся что-то царапать на берестяном листке. Поднял взгляд на Книжника, которого с трудом удерживал в вертикальном положении рыхлый палач. – А лучше давай-ка его на лавку, а то шатается, аж меня самого укачивает… Вот так. Ну что, советник, уяснил, как не стоит разговаривать с княжим опричником?

Книжник не ответил. В голове звенело, и все красноречие вместе с уверенностью будто отшибло напрочь. Просто рухнул на лавку, пытаясь сообразить, что же только что произошло и где он находится.

– Вот так, – удовлетворенно сказал опричник. – Значится, поговорим по душам, ничего не скрывая. А то прикинулся, видишь ли, героем-освободителем. Думает, все уши развесили, поверили эдакому простому рубахе-парню, верно? Никто, мол, ничего не заподозрит. Ведь он – просто семинарист, зубрила да бессребреник, ничего ему не нужно, он даже Хранителем быть отказывается – такой он у нас святоша, а?

– Я не понимаю… – слизывая с губ капли крови, пробормотал Книжник.

– …А князь-то у нас добрый, верит каждому слову, все у него честные, все Кремлю добра да славы желают, – продолжал опричник, постукивая стилосом по краю стола. – Жаль, князь у нас весь в делах да заботах: нет у него времени присматриваться к каждому выскочке. Ну да ничего, на то мы и поставлены – чтобы опасность видеть да князя от нее беречь.

– Какую еще опасность? – тупо проговорил Книжник.

Опричник значительно помолчал, разглядывая подавленного узника. Затем неторопливо развязал тесемки на папке, извлек стопку разношерстных берестяных листков. Заговорил негромко, но раздельно и веско:

– Доносы на тебя имеются. Давно собираем. Вот, скажем, пишет уважаемый всеми наставник отец Ни-кодим: «Не чтит обычаи, не уважает власть, все помышляет из Кремля улизнуть, да с врагами якшаться…»

– Но это же ложь! – воскликнул парень. – Он меня с малолетства недолюбливает!

– Что значит – ложь? С наставниками спорил? Спорил. Из Кремля подался вслед за иноземцем? Подался…

– Но это же ради кремлевского же блага! – Книжник ощутил какое-то болезненное бессилие. Он смотрел на этого человека за конторским столом, который просто выполнял свою работу – рутинно, со скукой. Он вроде бы даже не испытывал к арестованному особой неприязни. Ведь неприязнь можно испытывать к человеку. А он – просто строчка в очередном «деле».

Это был не просто опричник. Это была плохо знакомая ему бюрократическая машина, принципов и целей которой он просто не понимал. Единственное, что было ясно, так это то, что разговаривать с ней, доказывать что угодно хоть с пеной у рта – бесполезно. Все равно, что общаться с каменной стеной.

– Да-да, конечно, – сказал чиновник, неторопливо перебирая листы. – А вот что боярин Малюта пишет: «Дорвался до власти, по роду и чину не положенной, и князя смущает обещаниями туманными, лживыми. Да еще врагов у стен пригрел, почем знать – может, и заговор готовит, ибо, что там у этих вестов на уме, никому из честных бояр невдомек. Ибо общаются весты окаянные токмо через этого выскочку, и истинные их намерения нам неведомы…»

– Так этот Малюта сам отказался с вестами разговаривать, – мрачно сказал Книжник. – Мол, это ниже его боярского достоинства…

– Можно, конечно, считать, что все это поклеп, напраслина, – с готовностью кивнул опричник. – Но мы такая контора, что никаких бумаг не выбрасываем. Потому как все они могут оказаться полезными. И если до сего дня все это были просто бумажки, то теперь вырисовывается совсем иная картина. И картина, скажу я тебе, довольно интересная… Вижу я, ты вроде как ничего не понимаешь? Молодец, хорошо держишься. Ну так давай поиграем в эту игру. Я сам тебе все расскажу. Не возражаешь?