Еле-еле она придала рыхлой туше правильное положение, удержать которое оказалось той еще задачей. Живот висел тяжелым бурдюком, а силенок неразвитого пресса не хватало, чтобы его втянуть. Попа сама собой открячивалась к потолку, поясница сразу же заныла. 

Вспоминая самые первые занятия с инструктором, Вероника выстроила позу более-менее правильно и замерла, стараясь успокоить разум и погрузиться в созерцание, наблюдая за собой как бы со стороны. Вернее, за невозможно тонкой струйкой песка в часах, которая так и притягивала взгляд. 

“Минута. Всего одна минута. За это время даже сообщение не напишешь”. 

Но конкретно эта минута тянулась так долго, что можно было переписать “Войну и мир”. Руки тряслись мелкой дрожью, спина отваливалась. Половина времени позади – для первого раза вполне достаточно. Тем более для девушки, за всю жизнь ничего тяжелее вилки не поднимавшей... 

Отследив эту мысль, Вероника продолжала стоять. Это все лень и жалость к себе, то, с чем она должна бороться. Минуту может выдержать любой, никто еще не умер, стоя в планке. 

“Выдержу до конца – сумею справиться и с остальными проблемами,” – загадала она. Понимая, что все – еще секунда, и она упадет. Невыносимо чесался нос. Плечо прострелила боль. Висок щекотала капля пота. Стиснув зубы, Вероника терпела и стояла.  

И только когда упала последняя песчинка, она рухнула лицом в пол, впервые почувствовав, что все еще осталась прежней, той самой Вероникой, которая не привыкла унывать, шагала по жизни с улыбкой и добивалась всего, чего желала. 

– Целых две недели! – выдохнула она. – Времени вагон, хватит, чтобы даже из этого мешка с трухой человека сделать. 

***

Вероника совершенно напрасно переживала о том, как будет общаться с воспитанницами пансиона госпожи Эббет, не рассказывая им об амнезии. Оказалось легче легкого: ни одной живой душе в этом огромном доме не было до нее дела. Даже если она и вела себя не так, как обычно, никто не замечал.

У Доминики действительно не было подруг. Ее старательно избегали слуги, не попадаясь на глаза без надобности. Педагоги и наставницы держались с ней строго и холодно. Спустя пару дней Веронике начало чудиться, будто она окружена невидимой стеной. Или чем-то больна. Или относится к касте неприкасаемых.

– Чем она умудрилась заслужить всеобщую ненависть? – спросила она у ангела, когда тот соизволил явиться после двухдневного отсутствия. – Ты просто обязан рассказать. Должна же я знать хотя бы за что извиняться.

– С чего ты взяла, будто они тебя ненавидят? – искренне удивился он, взял с тумбочки яблоко, которое вечно голодная Вероника берегла на полдник, и с сочным хрустом откусил большой кусок.

Донесся свежий дразнящий аромат. Вероника сглотнула слюну, глядя на ангела с нескрываемой завистью – в то время как она мысленно взвешивала каждый кусочек и ела строго по часам, все вокруг словно только и делали, что жевали.

Внимание привлекла очень удачно подобранная травянисто-зеленая рубашка поло, так хорошо подходящая к цвету его глаз и оттенку волос. Джинсы сегодня он надел потертые, свободные, очень стильные. Вероника с тоской поняла, что безумно соскучилась по привычному гардеробу, и что джинсы ей теперь носить не суждено. По крайней мере, не в этой жизни.

– Только не говори, что серьезно думаешь, будто они меня любят. И где ты берешь нормальную одежду? Отличная рубашка, и кроссовки... Это ведь не реплика?

– Ты заметила? – оживился он. – Спасибо. Мне гораздо удобнее в цивильных вещах, чем в местном ретро. Но тебе придется о них забыть – если кто-то увидит, начнутся расспросы.