– Меня Лазарь Иванович прислал, – без обиняков сообщил он. – Сегодня в девятнадцать ноль ноль у склада в Крестах.

– Понял! Буду!

Степка воровато оглянулся и слинял. Я вернулся в кабинет. Что ж, сегодня устроим шухер, но не корысти рядом, а токмо ради того, чтобы прикрыть отход из города Лазаря Ивановича со Степкой. Все равно жизни им здесь не будет, раз уж контрразведка Радиховского решила крышевать криминал в оккупированном Пскове. Хреново, конечно, что Серебряков, а следовательно, и его босс, знают, что Базиль Горчаков замешан в грабеже немецких складов. Ведь эти продажные твари в любой момент могут сдать его – меня, то есть – в гестапо. Ну да бог не выдаст, свинья не съест! А война план покажет.

В дверь кабинета постучали.

– Да!

– Василий Порфирьевич! – сказала горничная. – Извольте пожаловать к столу!

– Иду!

Через несколько минут мы уже сидели в столовой, позвякивая серебром о фарфор. Не считая ресторана для немецкого офицерья, у Сухомлинского подавали самые роскошные блюда в городе, большинство мирного населения которого голодало. А уж узники окрестных концлагерей попросту умирали от истощения и цинги. Не скажу, что от понимания этого у меня не лез кусок в горло. Борьба с этой паучьей мразью, которая подмяла под себя мою родную землю, требует немало сил. Однако не помнить о том, что мои соотечественники сейчас голодают, я тоже не мог.

Князь по своему обыкновению много болтал за обедом, а я лишь вежливо улыбался и поддакивал. На улице стемнело. Марта все не появлялась. Пора было собираться. Выйти я намеревался до наступления комендантского часа. Я давно выправил себе ночной пропуск, но мне он пригодится, когда буду возвращаться после дела. Откушав, месье Сухомлинский ушел к себе, а я поблагодарил Глашу и отправился переодеваться. Костюм, щегольские штиблеты, пальто и шляпа, все это не годилось. Поэтому из княжеских хором, через черный ход, выскользнул не элегантный эмигрант, а вполне себе урка местного разлива.

До Крестов надо было еще добраться. На такой случай у меня имелся свой извозчик. Пользовался его услугами я редко. Во-первых, дорого брал, зараза, во-вторых, страшно труслив. Понять его можно. Все коменданты Плескау, а на моей памяти их было четверо – двоих расстреляли за срыв поставок, в котором якобы виноваты партизаны и диверсанты, третьего понизили в звании и отправили командовать штурмовой ротой в район Пулковских высот, а четвертый ждал приезда вновь назначенного коменданта, и соответственно – собственной участи – издавали драконовские законы, запрещающие любые коммерческие контакты с местным населением.

Не помогало. Жажда наживы оказывалась сильнее страха перед наказанием. Немецкие солдаты продавали или обменивали не только личное имущество, но и свое продуктовое и вещевое довольствие. Не брезговали даже рублями, про рейхсмарки я уже не говорю.

Поначалу обменный курс был десять рублей за одну рейхсмарку, но потом он поплыл, причем – в сторону удешевления немецкой валюты. Мой извозчик советскими дензнаками тоже не пренебрегал, хотя и предпочитал немчурские. Охотно брал и ювелирные изделия. Видать, набивал кубышку про черный день. Неясно, правда, как он ее собирался сохранить? Здесь зарыть или забрать с собой?

Бочком бочком я пробрался вдоль постепенно затихающей улицы к Soldatenheim – солдатскому дому. Понятно, что к самому зданию, где расквартировывались германские военнослужащие, в основном – из люфтваффе, следующие через Псков транзитом на фронт, я не совался. Остановился напротив, сделав вид, что раскуриваю папироску. Это был парольный сигнал. Через несколько минут ко мне подкатил кюбельваген с поднятым верхом.