Помешивала кашу в горшке, вспоминала красивый сон о русалках. Коли это правда и моей матерью была одна из них, значит, сила досталась от нее. Но ведь до сих пор я ничего не знала о ее жизни до того, как она поселилась в этой деревне. А она лишнего не рассказывала. Стало грустно и больно. Бедная матушка, так боялась за меня?

У кого сейчас можно разузнать? Разве что у знахарки. Я тут же подумала, что ей наверняка должно быть что-то известно, просто она молчит. Возможно, по той же причине, что удерживала матушку хранить тайну своего происхождения. Так печально, что отец и злые деревенские бабы ни разу не говорили слова доброго о ней.

Каша еще дымилась и ароматно благоухала маслом, но мне уже не терпелось бежать вон из дома по старому направлению. А коли я что надумала, так изведусь вся, пока не исполню того. Так и понеслась, все околицами, дворами, а потом и самым краем леса, даже не запыхалась. И вот он, знакомый низкий частокол, и та же старая яблоня и заросшая тропка, ведущая к дому Велеславы.

Старуха стирала в деревянной лохани, скручивая и выжимая льняное полотнище, которое позже натянет на узкий стол и примется водить по еще чуть влажной ткани нагретым гладким продолговатым камнем, чтобы разгладить. Я толкнула калитку, а Велеслава обернулась на звук моих шагов, улыбаясь.

– Не утерпела-таки, Марешка. Хорошо, что зла не держишь, – сказала она, глядя на мое разгоряченное лицо. – Сейчас как раз пироги поспеют. Такие, как любишь – ягодные. Присядь пока, я окончу сейчас.

Я кивнула послушно, понимая, что торопиться некуда. Пускай и решен вопрос со свадьбой, но лишний раз разговаривать об этом не хотелось.

– Ладно, – ответила, а сама все разглядывала полотно льняное, как оно качается из стороны в сторону на ветру.

Как начать разговор свой, как испросить, чтобы верный ответ получить? Думаю, а сама у цветка, что сорвала по пути, голубые лепестки обрываю. Тревожно мне. Как тут спокойною быть, если тайны жить мешают? Что уж там про свадьбу говорить. Так сердце и колотится…

Тем временем мы с Велеславой аккуратно развесили три полотнища на прочных пеньковых веревках, протянутых между деревьев. На ветру и солнце ткань высохнет скоро. Правда, ее вовремя снять нужно и отгладить еще чуть сырой, а не то глажка превратится в сущее наказание. Льняную ткань выровнять, ох, как непросто…

Я хмыкнула, понимая, что думаю о чем угодно, лишь бы унять волнение.

– О чем призадумалась, Марешка? – спросила старуха, не оборачиваясь, и выплеснула из лохани воду в огород. Вода разлилась среди кустов смородины и ручьями побежала к серому коту, что дремлет в траве, но он даже и ухом не ведет.

– С чего взяла? – а голос так и дрожит.

Велеслава вздохнула и опять рассмеялась:

– Да ты же сама не своя, как пришла сюда. На лице все и написано. Небось, снова о матери узнать пытаешься? – знахарка все спиной стояла, а тут как обернется и посмотрит пристально, будто в душу заглядывает. Но не гневом глаза горят, а лукавство в них светится.

Лицо так и вспыхнуло под пытливым взглядом Велеславы. Вот и мне смешно стало. Даже полегчало, что она сама все знает.

– Ничего от тебя не скроешь. Так и есть!

Тут не выдерживаю и бросаюсь к ней, оставив измятый цветок на лавке:

– Расскажи, ну… Расскажи! Сил нет терпеть. Удалось кое-что проведать, но я точно знать хочу! И батюшка ничего не рассказывает! Только ты помочь можешь. Вижу, что можешь! Все сделаю! Не томи только! Молю!

Старуха отвела взгляд, нахмурилась, перевернула и положила лохань на землю, чтоб обсохла. К двери направилась, все так же молча, будто раздумывала над моими словами.