Тварь испускает грозный рык, но Чейз не разжимает хватку, и постепенно рычание превращается в жалобное поскуливание. Он бьет ножом снова и снова. Еще раз, и еще. Хотя в этом уже нет необходимости: мертвое тело безвольно обмякло в его руках. Чоко не превратилась обратно в человека. Так бывает только в сказках. Она умерла зверем, зверем и осталась.

Сознание вот-вот покинет его. Комната кажется такой холодной, а Чоко такая теплая. Можно даже заснуть, держа ее в объятиях. Но Уильямс берет себя в руки. Сбрасывает труп, с трудом встает. Глаза застит серая пелена. Стараясь не глядеть на свою изувеченную руку, Чейз подбирает с пола полотенце и сооружает из него повязку. На белом хлопке тут же расцветают кровавые розы.

Окон в комнате нет. Дверь только одна – и вход, и выход. Ему не сразу, но удается придвинуть к ней шкаф. Чейз вспоминает, что старуха за стойкой смотрела на него весьма недружелюбно. А Чоко, видимо, действовала не в одиночку. Ему нужна помощь. Дрожащей окровавленной рукой Уильямс вытаскивает из кармана пиджака мобильник и звонит Буйволу. Рассказывает ему обо всем и просит поторопиться.

Несколько дней кряду Патрик планирует побег: выясняет, какие именно ступеньки скрипят, смазывает дверные петли, учится как можно более бесшумно заводить машину. А потом мать вдруг заявляет о своем отъезде. Национальная ассоциация риелторов устраивает в эти выходные конференцию в Портленде.

Она просит его днем съездить вместе с ней подготовить к продаже очередной дом, и ошалевший от радости Патрик даже не закатывает, как обычно, глаза и не вздыхает.

– Ну что же, можно и помочь.

Патрик Гэмбл лежит на диване и читает газету – статью о загадочной гибели владельца ранчо и по совместительству члена городского совета. Земля вокруг трупа была усеяна следами койотов. Но, если верить местному егерю, койоты редко так себя ведут, да и вообще на подобное не способны.

Диван кожаный. Кресло тоже. Вообще гостиная похожа на картинку из мебельного каталога. Дорогой ковер. Кованые светильники. Деревянные журнальные столики. Мать явно не бедствует.

Она застегивает сережку и несколько раз проводит гребнем по волосам. Волосы у нее густые и черные, только с левого виска спускается на шею витая серебряная прядка. От глаз веером расходятся морщинки, не очень заметные под слоем тонального крема. Возраст она умело прячет.

– Так ты поедешь?

– Ну я же сказал, что помогу тебе.

Когда мать улыбается, у нее на щеках появляются ямочки. Точь-в-точь как и у него самого. Патрик уже давно внимательно изучает маму, ищет сходство. С отцом-то они очень похожи. Во всяком случае, все так говорят. Тот же ястребиный нос, высокий лоб, тонкие запястья и торчащие из них лопатами огромные ладони, квадратные ногти на пальцах. Но и на мать он тоже похож.

Выходя из комнаты, она легонько тычет его гребнем в щеку. Патрик отмахивается:

– Прекрати.

Надо отдать маме должное: она старается всячески угодить сыну, чтобы тот чувствовал себя как дома. И Патрик ценит это: он, со своей стороны, пытается не замыкаться, отвечает на бесконечные вопросы, делает домашние задания за столом в кухне, смотрит вместе с ней глупые сериалы про смазливых докторишек.

Ему самому мелодрамы без надобности. В его жизни и так кипят страсти, лучше бы их было поменьше. Наверное, многие плаксы на его месте заперлись бы в комнате, а потом закатили истерику. Но каждый раз, когда у Патрика внутри натягивается струна и хочется швырнуть тарелку в стену, он вспоминает отца. Отец всегда говорил: нельзя себя жалеть.