— Куда запропастился, дурашка?

Когда мы вернулись в тепло, кучер уже похрапывал, укрывшись своим тулупом. Хозяйская доха висела на стене.

Граф тоже прилёг, устроив голову на валике с серебряной кистью, а меня стал гладить и почёсывать, уложив к себе на грудь.

Нельзя было этого допускать. Но я же кошка — а кошкам нравится, когда их гладят. И мне нр-равится. Очень нр-р-равится. Я и не подозр-ревала, что это так здор-р-рово…

Всё во мне журчало и вибрировало под чуткой ладонью. Сказать по правде, даже неуклюжая ласка Сельфана не показалась такой уж неприятной…

Мысль была как угли в лицо. Что, если я уже потеряла связь с телом, запертым в Небыли, и кошачья природа во мне берёт верх над человеческим разумом?

Граф успокаивающе провёл рукой по моей голове:

— Чего испугался, глупенький? Больно ты нежен. Может, и правда барышня?

Странно это всё-таки: лежать на человеке, да ещё мужчине. Я всем телом ощущала, как дыхание вздымает его грудь, как бьётся сердце; сквозь запахи одежды и недавнего обеда пробивался его собственный запах, и я знала, что запомню каждый оттенок. Мы лежали лицом к лицу, едва ли ни нос к носу, так что можно было тронуть лапой родинку на его щеке и боднуть лбом подбородок.

Было в этой близости что-то интимное. Не в чувственном смысле, а в человеческом. Мы ведь никого не подпускаем к себе на такое расстояние, кроме самых родных. Тех, кому доверяем...

В горле встал ком.

Пальцы графа, зарывшиеся в мою шерсть, вдруг замерли, в летних глазах сверкнули морозные искры.

— Печать-то на тебе, братец, особая, — выдохнул он, — не людьми поставленная. А я и не заметил…

Казалось, у него голос сел от волнения.

— Ты здесь, Нежа? Пришла посмотреть на болвана, который отдал свой дар недостойному? Карстен молодой дурак, горячая голова, но он честный парень и мой брат. Я не мог иначе — и не жалею! Кроме того… может, ты рано от меня отвернулась? — он качнул головой и усмехнулся, внезапно успокоившись. — Знаешь, некоторые вещи лучше не открывать даже богам.

Было до ужаса интересно, что всё это значит, но граф обнял меня обеими руками, пробормотал: «Ладно, котик, ты ни при чём. Давай спать», — и закрыл глаза.

Грохнуло в вышине. Страшно, раскатисто. Будто весенний гром — или ружейный залп. С шумом взмывали к небесам вспугнутые птицы. Стаи птиц, чёрных, как грозовые тучи, как пруд далеко внизу. Тучи прорвались ливнем, и чёрная вода в пруду закипела. Птицы камнями посыпались с высоты…

«Будь проклята ваша магия! — грянул женский голос, сильнее грома, яростнее бури: — Она отняла у меня мужа. Отняла старшего сына… Не спорь! — Женщины я не видела, но взгляд её давил гранитной глыбой. — Теперь младший погибнет ради твоей силы?»

Я и не спорила. Не могла. Я падала! Чёрная вода кружила меня и тянула в водоворот. Я захлёбывалась, задыхалась...

— Хватит! — вклинился другой голос, мужской, твёрдый, уверенный. — Рауд, ты не один.

Всё занавесилось туманной пеленой, и я соскользнула в сон — обычный, без кошмаров.

А потом я… Нет, не проснулась — очутилась в зимней сказке. Блестели под солнцем сугробы, пушистыми хлопьями кружился в воздухе снег, но исчезал, не достигая земли. На ветвях, одетых инеем, чистили пёрышки щеглы, под елями резвились белки, а дальше виднелась избушка с расписными ставнями.

Холодно не было. Ни капельки. Словно я в театре и меня окружают декорации. Даже небо над головой казалось куполом из синего стекла. Ноги в лёгких туфельках совсем не мёрзли.

Я присела на корточки, тронув снег рукой. Надо же, какой рассыпчатый. И — тёплый.