— Снега я не боюсь.

— Не боитесь… Понятно, что не боитесь. А всё равно — куда спешить? Кто вас там ждёт?

— Ты знаешь кто, — проронил Рауд.

— Ох! Конечно… Тогда — конечно.

Старик закивал так истово, что шапка-треух съехала ему на лоб, и голова, видно, закружилась — бедняга чуть не упал. Пришлось поддержать.

— Раз зовёт, надо ехать, — бормотал Фролли. — Понял, что не прав был, нужны вы ему, без вас никак. Теперь всё образуется, всё будет, как раньше. Глядишь, и госпожа вернётся, и молодой господин…

Рауд промолчал.

Он бы с радостью остался в Даниш-хузе ещё на неделю. Но выезжать следовало завтра — иначе он не успеет перехватить принцессу в Лейре.

— Папа!

Вильда, статная, красивая ещё женщина, подошла скорым шагом и сунула Фролли трость.

— Простите, господин, — она коротко поклонилась Рауду. — Папа, идём.

Муж и старшие дети Вильды служили при усадьбе, сама она числилась в доме кастеляншей, но давно управляла всем поместьем вместо отца, и Рауд платил ей, как должно. Даниш-хуз невелик, удалён от столицы, дела здесь решались по-семейному.

Фролли не дал себя увести.

— На перекладных поедете, господин? — Старый управляющий искренне верил, что до сих пор распоряжается в Даниш-хузе. — Послать на станцию, чтобы вам придержали хороших лошадей?

— Не нужно. Поеду по зимнику, на своих. Иначе придётся расчищать дорогу всем подряд.

Рауд поморщился, давая понять, что разговор ему неприятен.

Но старик не отставал:

— Так, может, мамок запрячь?

— Зачем? У меня один сундук.

— Негоже это, — Фролли сокрушённо вздохнул. — Отец ваш, бывало, по зимнему времени одних шуб с собой возил не меньше дюжины. Не от холода, само собой... для поддержания реноме!

Рауд взглянул на Вильду, и та твёрдо взяла отца под руку.

— Папа, ты не поможешь мне со счетами? Не могу разобраться...

Рауд отвернулся и зашагал по главной аллее. Перед ним вилась лёгкая позёмка, разметая с дорожки заносы. Потом дорожка кончилась, и снег, сминаясь, утаптываясь сам собой, вкусно захрустел под подошвами. Студёный воздух был сладок, как ключевая вода.

Деревья подступили со всех сторон, и сад сделался похож на лес. Рауд улыбнулся двум нахохленным снегирям на ветке. Пух на розовых грудках затрепетал от тёплого ветерка. Птицы вытянули шейки, глядя на человека чёрными бусинками глаз, и уселись вольготнее.

Когда однажды в детстве он сказал приятелю из деревни, что снег тёплый, тот посмотрел на него, будто на сумасшедшего.

Захотелось, как тогда, упасть лицом в сугроб и вбирать в себя пушистую свежесть до тех пор, пока кровь не загудит от избытка силы и не почудится, что он летит над землёй, оседлав вьюгу…

При всей красоте и роскоши Белого замка, именно здесь, в Даниш-хузе, Рауд был по-настоящему дома.

Он выкарабкался из снежных перин, взмахом руки очистил одежду и рассмеялся. Казалось, во рту тает мятный леденец. Мороз пощипывал за нос, за кончики ушей, робко щекотал под распахнутым полушубком, словно не веря: можно? Правда?

Давай, мысленно подбодрил его Рауд.

Он затем и пришёл сюда в последний день перед отъездом, чтобы почувствовать себя живым — а живые зимой мёрзнут…

Но не только за этим.

Деревья расступились, открыв белое поле, по окружности которого торчали из сугробов верхушки увядших камышей. Раньше пруд всегда стоял расчищенным, а лёд на нём, гладкий, как зеркало, служил катком.

В Даниш-хузе не было часовни. Но именно тут двадцать лет назад богиня впервые заговорила с Раудом. С тех пор это место стало его личным святилищем.

Он вышел на середину пруда — и позвал её по имени, а потом долго стоял, слушая звонкую морозную тишину.