– Наши победили. А ты умер, – произнесла она страшное вслух и вжалась в него еще сильнее. – Но потом явился Жрец в теле Макса. Он тебе что-то задолжал и потому отвел смерть… но мы теперь ему тоже должны.

– Охренеть, – выразился очень почтенно выглядевший барон и добавил несколько блакорийских ругательств. – У меня голова кругом. Что мы должны?

– Шесть жизней, – улыбнулась Вики. – Придется нам с тобой рожать детей, Март.

– Я и так собирался тебя уговаривать на десяток, а теперь и уговаривать не надо, – засмеялся он хрипловато. Постой. А почему Жрец в теле Макса?

– Хотела бы я знать, – она гладила его по груди, гладила по волосам. – Сказал, что Малыш растворился в его стихии и обратно пути ему нет.

Барон тяжело вздохнул.

– Мы же этого так не оставим, да, Вики? – проговорил он внимательно.

– Конечно, Март, – ответила она и улыбнулась ему. И он улыбнулся. – Раз уж ты смог вернуться, может, и Макса сможем вернуть? Сейчас только войдем в силу, восстановим резерв, и будем рыть.

– А где Саня? – настороженно спросил барон. – С ним все в порядке?

По щекам Вики снова потекли слезы.

– С ним все хорошо. Он самый живучий из нас. Уже успел повоевать тут у города, зачищая остатки иномирян. И Черныша отвести в Зеленое крыло Рудлога.

– И Дед позволил его арестовать? – полюбопытствовал Март. Вики помотала головой, вытерла слезы… и он понял. И снова выругался. Поднялся, провел сухой рукой по волосам.

– Чертова война, – надтреснуто проговорил он.

– Похороны в Лесовине сегодня вечером, – сказала Вики.

– Да, – потряс головой Мартин. – Не могу поверить, Вик. Дед ведь нам всем был как второй отец. Ворчливый строгий батя. И любил нас как своих детей. Как же так?

Вики молчала, гладя его по плечу, и он вздохнул.

– А где Алекс сейчас?

– Тоже здесь. И старая когорта здесь, надо будет утром заглянуть к ним. Саню, конечно, можно и сейчас разбудить, но он только после боя, отдыхает. Тоже постарел. Заглядывал к нам часа полтора назад, после возвращения. Может, утром? Он, представляешь, решил пока остаться в армии, будет помогать на Юге Рудлога. Да и нам осталась работа, правда?

– И немало, судя по всему, – Мартин спустил ноги на пол. – Представляешь, у меня правда голова кружится, Вик…

– Это давление, Мартин, – грустно сказала она. – У стариков так бывает. И сахар упал, наверное. Тебе надо поесть, я сейчас попрошу принести. И давай… я отведу тебя в уборную.

– Я понял. Я ненавижу слабость, Вик. И старость.

– Кто же ее любит, Мартин. Но слабость и старость лучше, чем смерть.

Им принесли еды, и они, укутавшись в одно одеяло – для уюта, не для тепла, ели, разговаривали, смотрели на прекрасную заснеженную Тафию из окна, и снова задремали в обнимку уже когда за окнами рассвело. Можно было отдохнуть еще день перед тем, как уйти в Лесовину. А затем их ждал долг.

Много их было сейчас на Туре – родных душ, мужей и жен, возлюбленных, родителей и детей, которые засыпали, вжимаясь друг в друга. В объятьях того, кого любишь, легче забыть о пережитом.

Полина

«Я, кажется, привыкаю быть медведицей, – лениво думалось Полине, пока она выплывала из дремы. – Такой расслабленности, как у зверя, человеком не испытать»

Щеку и тело колола трава, пахло сосной и камнем, пели птицы и похрюкивали кабанчики. Но было еще что-то. Словно кто-то смотрел на нее, словно осторожно гладил тяжелой рукой.

Поля открыла глаза, резко села, моргая, опираясь на руки. И улыбнулась.

– Демьян!

В сердце плеснуло таким счастьем, что она чуть не задохнулась. Демьян сидел в нескольких шагах от нее, прижавшись спиной к сосне, откинув голову на ствол, и смотрел на нее, Полину. Он был небрит, одет только в гъёлхт, и так спокоен, каким она его давно не видела. Даже мшистые зеленые глаза светились теплом и, несмотря на двух-, а то и трехдневную щетину, он словно помолодел лет на пять.