Конечно, проще не знать ничего. За годы, проведенные без матери, мне удалось заглушить в себе чувства, и думать о ней я теперь могла без боли. А вот детство было наполнено жуткой тоской, мама снилась мне каждую ночь, и наутро я принималась искать её по всем комнатам замка, в клочья раздирая сердце отца криками. Думала, что она просто играет со мной в прятки…

Было бы проще не знать ничего. Ведь, скорее всего, ведьма права, и мою память корректировали, стирая воспоминания о матери. Все те крохи, что оживали в снах маленького ребенка и помогали воскресить в памяти её облик.

А что, если ментальных блоков было несколько?

Я стояла, стараясь сдержать нервную дрожь, трусливо поджимая пальцы на ногах. Не просто так мне ставили барьеры, которые даже демон заклинанием истиной сути взломать не смог.

Верховная, что стояла сзади, запела, и ладони, с длинными пальцами, легли мне на виски. Звуки этой песни проникали прямо в сердце, заставляя его биться сильнее. Я чувствовала, как кровь несется по венам, как приливает жар к щекам, шее, груди. И каждое слово на ином языке, находило в моей душе отклик.

Глаза закрылись сами. Чтобы прочувствовать происходящее глубже, пропустить через самую суть.

***

Король стоял перед женой на коленях. А она даже смотреть на него не могла, отворачиваясь. Уперла взгляд в стену и моргала часто-часто, лишь бы не заплакать.

– Не уходи… – не просьба, мольба. Та, что идет от самого сердца и застревает у собеседника комом в горле. – Я же следом…

Мари договорить не дала, зажимая рукой его рот. Хотела прервать поток выматывающих фраз, а оказалась в опасной близости от любимого мужчины. Он тут же обнял крепко, горячо прижимаясь. Руки сомкнулись на узкой спине замком.

Мари сдалась, запуская пальцы в чуть вьющиеся пшеничные локоны. И в этой простой ласке было всё – нежность, любовь, обреченность. Вынырнув, пальцы принялись ласкать небритые щеки, упрямый подбородок, горбинку на королевском носу. Потом прошлись по длинным сомкнутым ресницам. Она любила Лоуранца больше жизни, и каждый шаг от него, давался тяжело.

Из детской кроватки раздался сдавленный хрип, потом глухой кашель. Мари, оттолкнув мужа, кинулась к малышке. Когда брала на руки, кашель уже перешел в надрывный плач.

– Тш-ш-ш-ш, всё хорошо, мама рядом, – она гладила девочку по спине, понимая, что жар поднялся снова и ощущался даже сквозь плотную ткань сорочки.

– Нет другого выхода, Лоуранц! – прошипела Мари, когда заметила, что король поднялся с колен. – И ты сейчас сам откроешь мне двери!

Он посмотрел исподлобья, сжимая добела кулаки, но кивнул. Выхода, действительно больше не было.

***

Я вынырнула из паутины чужой боли с трудом и никак не могла сделать нормальный вдох. Открыла рот, в надежде глотнуть таким образом побольше, но воздух проникать внутрь не желал вовсе, стопорясь на языке.

Женщина сзади переместила ладони с висков на горло, надавливая, и кислород понесся живительным потоком.

– Я не хочу больше! Хватит! – хотела сказать, но не смогла. Язык во рту даже не дернулся.

Пальцы ведьмы, до сих пор сжимающие шею, надавили сильнее.

***

Мари, перехватив поудобнее ребенка, поставила кувшин возле дерева. Она шла от замка до леса одна, таково было условие лесных духов.

Мороз с каждым днем всё больше крепчал. И как бы она ни любила зиму, по солнцу успела соскучиться.

Время близилось уже к полуночи, но к ней так никто и не вышел. И Мари убрала с кувшина крышку, неудачно задев. Он доверху был наполнен кровью, и теперь красные капли стекали по стенкам, впитываясь в пушистый снег.